Здесь был Хопджой - [57]

Медбрат Питер Тьюкс оказался кудрявым, пышущим здоровьем и силой молодым человеком, добродушная развязность которого сделала его популярным у больных и, следовательно (по-другому просто не бывает), приводила в отчаяние начальство. Он одобрительно оглядел Пербрайта, по привычке классифицируя его как принятого в палату больного: никаких уток или постельных ванн, может быть, бутылочка пива в шкафчике и подойдет в качестве четвертого, чтобы перекинуться в картишки после обхода ночной сестры.

— Заряжайте, сэр, — пригласил он.

— Очень хорошо с вашей стороны, мистер Тьюкс, что вы пришли нам помочь. Мне едва ли стоит говорить вам, что мы хотели бы получить эту информацию не из простого любопытства.

Мистер Тьюкс поднял брови. А какой же мотив лучше этого, казалось, спрашивал он, вы сумели найти?

— Я надеюсь, вы помните пациента, который лежал в больнице под именем Тревальяна. Говарда Тревальяна?

— Помнить-то я его помню, — ответил Тьюкс, — только, по-моему, это было его ненастоящее имя.

— По-моему, тоже, но это пока неважно. Он упал откуда-то, не так ли?

— Так нам сказали. По крайней мере, это совпадало с полученными им повреждениями.

— Ага, — оживился Пербрайт, — как раз о них нам больше всего и хотелось бы услышать. Вы нам не скажете, мистер Тьюкс?

Тьюкс широко и непринужденно повел плечами.

— А почему бы и нет? Он поступил к нам с разрывом печени, вот так-то.

— Понятно. И это потребовало операции?

— Конечно. Неотложной. Это, если хотите знать, весьма серьезная вещь.

— Могу себе представить. А сама операция была очень сложной?

— Не знаю, пожалуй, я бы ее таковой не назвал. В сущности, здесь все сводится к тому, что вы просто ремонтируете поврежденный орган, как… ну, скажем, разорванную подушку. Зашиваете; его. — Тьюкс остановился. — Только не подумайте, что я хочу сказать, будто дело это проще простого и без всяких хитростей. Самая большая загвоздка — послушайте, вам, наверное, было бы удобнее, если бы я постарался обойтись безо всех этих медицинских словечек?

— Конечно, если вы сможете.

— Вот и чудесно. А то я, знаете, не очень и силен в нашем жаргоне. Так вот, печень не срастается самостоятельно, как большинство других органов у нас внутри. Значит, искусственные связки — швы — должны быть постоянными, поэтому для них и используют нерассасывающиеся нити, и с ними потом всю жизнь приходится обращаться крайне бережно.

— Пока понятно. Теперь вот что, мне сказали, что этот человек вышел из больницы в достаточно бодром состоянии. По вашему мнению, это вероятно? Смог бы он… ну, например, поднимать тяжести?

— Единственное, что он теперь сможет приподнять, — ухмыльнулся Тьюкс, — это стакан. Да и то, не следовало бы ему делать этого особенно часто.

— Не думаю, что ему еще грозит такая опасность, — серьезно заметил Пербрайт. Он раздумывал какое-то время, потом выдвинул ящик стола.

— Минуту назад вы упомянули об одной вещи, которую назвали нерассасывающимся швом. Эти швы, их, случайно, делают не из нейлона?

— Насколько я знаю, из нейлона… Да, как правило, из него.

— Вот, не взглянете ли на это? — Инспектор положил перед Тьюксом маленькую стеклянную пробирку, завещанную ему сержантом Уорлоком.

Тьюкс поднял пробирку на свет и прищурился на тонкую желтовато-белую нить внутри.

— Вполне возможно, даже очень. Где вы ее взяли?

Пербрайт был так доволен мистером Тьюксом, что чуть было не вознаградил его прямо на месте правдивым и полным ответом. Но решив, в конце концов, что ничего хорошего из этого все равно не выйдет, сказал только:

— Она застряла в канализации. Тьюкс прищурил один глаз.

— Застряла в… Пербрайт кивнул.

— Черт возьми, вот это да! — Тьюкс еще раз взглянул на пробирку, вертя ее и так и эдак в своих больших руках. Он поднял глаза и улыбнулся:

— Рассказывайте дальше — я ее покупаю.

Пербрайт улыбнулся в ответ — улыбка получилась немного извиняющейся — и протянул руку за пробиркой.

— Простите, не продается. Цена слишком высока, мистер Тьюкс. Слишком высока.

— Но это же гостиная, сержант… гостиная! Его нельзя оставлять в гостиной.

Сержант Лав, который и так не чувствовал себя особенно счастливым, находил, что ему становится все труднее и труднее выносить смятенную физиономию директора.

— Послушайте, мистер Барраклоу, я сожалею о случившемся не меньше, чем вы, — даже больше, наверное, потому что отчасти, это произошло по моей вине — но сделанного не воротишь. Инспектор уже очень скоро будет здесь, он и примет все решения. А тем временем все должно оставаться в точности так, как есть.

— Но ведь уже почти шесть часов!

— А это здесь еще при чем?

Мистер Барраклоу, находясь в возбужденном состоянии, уже открыл рот, чтобы ответить, вернее, резко бросить: «Да мы же открываемся, черт побери!», но вовремя сумел переключиться на более обходительную фразу: «В шесть мы открываем вход для посетителей, не проживающих в отеле».

— Это не имеет значения. Дверь я запер. Мы никого не напугаем.

Он сел на стул рядом с лифтом. Отсюда ему было удобно наблюдать и за девушкой-администратором — по крайней мере, за ее верхней половиной, в данной ситуации Лав находил достаточным уже одно воспоминание о том, что подарил ему мимолетный взгляд, который он, появившись сегодня в отеле, бросил на эти дивные пропорции; обретя дар речи, он тогда не смог подыскать для их описания иного слова, кроме как «обалденные», — и парадным входом отеля.