Заявление - [60]

Конечно, проще всего дать им выговоры. Это и самое безобидное, и на работе не отразится. Но всем троим как-то смешно, да и за что?! Впрочем, за что — всегда найти можно.

Надо разделить виновность каждого. Если речь пойдет об отсутствии контроля за измерением температуры — виноваты заведующий и лечащий врач. Если на первое место будет вылезать отсутствие консультации гинеколога — виноват прежде всего лечащий врач. Если усомниться в правильности операции и лечения — отвечает оперирующий хирург, лечащий врач, ну и, конечно, заведующий, как не обеспечивший контроля. Но на операцию не надо ссылаться в приказе: про нее и слова дурного никто не говорил — зачем же самим на себя накликивать. Неправильная операция — это скандал, катастрофа. Катастрофа для всей больницы.

Надо бы дать выговор лечащему врачу — самое очевидное и самое простое. И совсем не важно, что сейчас она и сама почти полностью перестала оперировать, очень изменилась за последнее время. Выговор дело формальное и необходимое, как консультация гинеколога для Ручкиной. Надо, надо дать выговор Галине Васильевне, а Зое Александровне объявить замечание, а Вадима Сергеевича лишь упомянуть в приказе. Хорошо бы его, конечно, лягнуть за что-то…

Оставим их, администрацию и общественные организации больницы, в момент тяжелого раздумья. Им сейчас тяжело. Ничего сейчас разумного они решить и не могут. Тяжелое их положение. Скорее всего они решат обождать еще немного. Может быть, что-нибудь прояснится, тогда они примут решение.

* * *

Вадим Сергеевич медленно шел домой. Он опять сегодня не ходил в магазин, опять не готовил обед. Он вдруг потерял радость от этой кулинарной суеты. Как иной бражник, всю жизнь пивший и гулявший с товарищами, вдруг однажды, севши за стол, почувствовал, что радости от водки никакой, и от пустых речей да куража вокруг и после стола — никакой, а уж про утреннюю смуту, жажду и боль головную нечего и говорить.

У Вадима Сергеевича была радость, как говорится, «хватал кайф» от хождения в магазины, от поисков мяса, разных трав, специй, от хождения на рынок, от возни на кухне, от вымачивания, шпигования, присыпания, втирания и поливания, от изменяющегося вида мяса на сковородке, от шипения, скворчания масла, сала на огне, аромата, идущего из духовки, от радости поджидания жены, когда все готово, дымится, пахнет и особенно, по-кухонному шумит. Все вдруг ушло. Осталась только постоянная настороженность, вечная готовность к старту: бог весть куда, успеть, показать и доказать. Осталось и ощущение, что он все же лучше, сильнее, быстрее многих, что он еще полностью не оценен, что ему еще много не додано. Он вспоминал своих коллег, начальников — он не мог себя с ними сравнивать. Они были тряпки, манные каши, вялы и скучны. Меньше у них было сил в руках, меньше остроты в голове, не было достаточной критичности к окружающему миру. Они позволяли себе наступать на ноги, на пальцы. Он позволяет себе наступать только на пятки. Да, пусть догоняют.

Он сейчас даже об Оле не думал… Он думал шире, сильнее, глобальнее — он думал про себя.

Свернув с улицы, он углубился в лабиринт дорожек внутри квартала. Дорожка была узенькая, но, поскольку уже поздно, ему никто не мешал, никому не приходилось уступать дороги, никаких детей не носило под ногами. Он медленно шел по дорожке, склонив голову, двигаясь вперед немножко выставив макушку, словно таран; так все видно, что оказывается в темноте под ногами, и при этом он не терял из виду перспективу.

Навстречу ему на тропу вышел какой-то здоровый мужчина — высокий и большой. Он появился из-за угла, держась сначала как-то боком, а затем развернулся фронтом, широко развел руками, как бы задавшись целью никого не пропустить, и, загораживая всю невеликую ширину дорожки, медленно продвигался вперед.

«Пьяный», — подумал с отвращением Вадим Сергеевич.

Пьяный, не сворачивая и не опуская рук, продолжал надвигаться, похожий на какого-то джинна из сказочного кинофильма тридцатых — сороковых годов.

У Вадима Сергеевича не появилось страха, но отвращение сменилось злостью, и он стал прикидывать шансы при столкновении, которое было уже, безусловно, неотвратимо: мужчина, конечно, великоват, ничего не скажешь, но пьян — это уравнивало шансы. Вадим Сергеевич не собирался уступать дорогу всякой пьяной мрази, сколько бы она, эта мразь, ни угрожала ему своими растопыренными руками. Вадим Сергеевич и не собирался отходить назад. Вадим Сергеевич был в полной уверенности. Вадим Сергеевич рассчитал свои физические возможности и верил в победу.

Пьяный продолжал наступать в прежней стойке, а Вадим Сергеевич примеривался, накачивая в себя боевой дух, растравляя пренебрежительное отношение к хулиганью и пьяницам. Пьяный шел, немного неестественно ставя ноги, будто какое-то невидимое препятствие мешало продвинуть ногу чуть дальше. Известно, какое препятствие мешает пьяному двигать ногами!

Что ж — это увеличивало шансы Вадима Сергеевича.

«Так ты не хочешь убирать руки, — возгорался дух Вадима Сергеевича, — тебе нужно обязательно меня сграбастать, падло! Может, тебе еще и на выпивку надо у меня приобрести? Держи, держи руки, черт здоровый, держи! Додержишься! — Вадим Сергеевич пошел чуть медленнее, приноравливаясь к бою. — Значит, схватить норовишь! Давай, давай! Ну! Ближе, ближе подходи. Не опускаешь, значит…»