Завтрашний ветер - [17]

Владилен Алексеевич осторожно обогнул его разноцветные поплавки, мёртво стоящие на воде.

Глава 16 История старика рыболова

— Теперь прямо в берег, вон в те кусты, — сказал я.

— Есть, капитан! — Владилен Алексеевич послушно направил лодку в берег.

А старик рыболов замахал мне рукой:

— Мальчик, мальчик, объясни всё‑таки, на что ты тогда ловил?!

— Некогда мне, — ответил я и отвернулся.

Лодка носом раздвинула ветки кустов и с ходу вплыла прямо в канавку.

— Здорово! — удивился Владилен Алексеевич. — С реки ни за что не догадаешься! Замаскировано.

— С берега тоже, — сказал я.

Котелок был на месте.

Владилен Алексеевич взглянул на часы.

— А не сделать ли первый привал? Мне, откровенно говоря, что‑то есть захотелось…

— И мне, — сознался я.

Я помог ему вылезти из лодки, и скоро у нас уже трещал костёр и в котелке, висящем на проволочных рогульках, вскипала вода для чая.

— Вытаскивай из рюкзака колбасу, сахар и прочую бакалею, — сказал Владилен Алексеевич, а сам стал нарезать хлеб.

Когда мы всё нарезали и разложили на листе газеты возле костра, у меня слюнки побежали.

Вот тут‑то к нам из‑за кустов и вышагнул тот самый старик в резиновых сапогах.

— Дымок увидел. Не откажите посидеть у костра в компании, а то я здесь на острове один робинзонствую…

— Пожалуйста, — сказал Владилен Алексеевич, — милости просим. Чай закипает. Закуска разложена. Угощайтесь, присаживайтесь.

— С удовольствием! — сказал старик. — Сейчас вернусь.

Он повернулся, раздвинул кусты и скрылся в зарослях.

Вот всё‑таки нахальный старик! Почуял, чужим угощением запахло, и сразу припёрся. А Владилен Алексеевич неужели не понял, что ему не просто посидеть с нами хочется, а чужой еды?

— Владилен Алексеевич, — не стерпел я, — что ж это мы ему и колбасы нашей дадим?

— Конечно, — шёпотом ответил он, — у нас ведь много. И потом, цени, когда незнакомый человек доверчиво подходит к твоему костру. Тем более, этот рыбак сейчас расскажет нам свою жизнь.

— Да ну?! — тоже шёпотом сказал я. — Откуда вы знаете?

— Клянусь, — сказал Владилен Алексеевич, — сам удивляюсь. Мне все почему‑то рассказывают свою жизнь.

Что мне до жизни какого‑то чужого старика, тем более он хочет колбасу нашу слопать! Но я ничего этого не сказал, чтобы Владилен Алексеевич не подумал, будто я жмот.

Чай закипел. Я стал доставать кружки.

— Чего ж две вынул? — спросил Владилен Алексеевич. — Нас ведь трое будет. Отвинти колпачок от термоса — вот и третья.

Старик вернулся с какой‑то кастрюлей в руках.

— Обождите чай пить! — сказал он, открывая крышку. — Ещё не остыла. В самый раз.

Там была варёная картошка. Тоже невидаль!

— Вот спасибо! — обрадовался Владилен Алексеевич. — Без картошки, да ещё в мундирах, наша жалкая закуска ничего не стоит. Присаживайтесь. Валера, дай‑ка товарищу хлеба и соль пододвинь.

— Не беспокойтесь, картошку я перед рыбалкой уже ел, а вот чайку за компанию выпью.

Владилен Алексеевич отдал ему свою жестяную кружку, а себе взял крышку от термоса, плеснул туда воды, вынул из нагрудного кармана куртки жёлтый флакончик с таблетками…

— Это что у вас, — протянул старик руку к флакончику, — случайно не от стенокардии?

— Совсем от другого, — ответил Владилен Алексеевич, запивая таблетку водой. — А что у вас — сердце?

— Оно, — сказал старик. — Доктора приказали изменить образ жизни. Впервые за рыбалку взялся. Палатка. Робинзон. Словом, активный отдых на природе…

Старик с хрустом отгрыз от куска сахара и прихлебнул из кружки.

— Угощайся, Валерка, — сказал Владилен Алексеевич и взял картошку из кастрюли старика.

Я кивнул, потому что рот у меня был уже набит хлебом и колбасой.

— А сердце своё я испортил за пять минут на всю жизнь, — медленно сказал старик, и тут я посмотрел на Владилена Алексеевича, а Владилен Алексеевич на меня…

«В самом деле чудно, — подумал я, — ведь его никто не просил, он сам начинает рассказывать про свою жизнь».

Я приготовился было снова навалиться на колбасу, да и картошки тоже захотелось, но тут старик начал рассказывать такое, что вся еда вылетела у меня из головы.

— Я, знаете ли, в первый период войны попал в немецкое окружение. Не у меня одного была в ту пору такая судьба, да от этого ведь не легче. Особенно когда ты остался один, а товарищей твоих поубивали, и фронт ушёл куда‑то далеко на восток.

По лесам, по опушкам, в основном ночью, я брёл туда, где солнце всходит, — тоже на восток к своим, чтоб перейти линию фронта. Шёл я один целых полтора месяца. Ел сырые грибы, малину… Потом встретил однажды такого же, как я, человека, и дальше мы стали пробираться вместе. Его Петром звали. Фронт уже издалека стал слышен. Артиллерия работала. Ну, нам не терпелось скорей к своим перейти. А ближе к фронту — больше немцев, опасней… По пути была одна полусожжённая деревня. Там ни немцев, ни наших не было. Это я знал точно, потому что встретил в лесу нескольких местных жителей, они и сказали. Вот и пошли мы с Петром через эту пустую деревню в надежде хоть какую‑нибудь еду отыскать: оголодали мы страшно…

Входим на околицу. Тихо. Пусто. Поднимаемся в горку по улице. А когда стали спускаться, вдруг видим — прямо посреди улицы фашистский грузовик, а рядом легковая автомашина. От грузовика бензином заправляется. А рядом стоят немцы. Человек шесть. Деваться некуда. Побежишь — сейчас же убьют. Я и говорю Петру: «Прямо на них». Он кивнул. Подходим. А у меня была немецкая зажигалка. Я её вынул, подхожу прямо к офицеру немецкому, прошу бензина налить. Они ничего. Налили в зажигалку бензина, отдают мне. Мы с Петром поворачиваемся уходить. Ну, думаю, пронесло. Только мы двинулись, слышу: «Стой! Документы!»