Завтра я всегда бывала львом - [8]

Когда Матильда забеременела, она продолжала танцевать до самого конца беременности, только перестала демонстрировать нам прыжки, а потом очень скоро вернулась к нам, такая же бодрая и полная сил, и занималась с нами, поставив корзинку с младенцем рядом с проигрывателем. Мария представляла собой эфирную элегантность, Матильда была воплощением жизненной силы. Танец Марии был выдержан в традициях русской балетной школы, Матильда придерживалась английской традиции. Я посещала занятия балетом три раза в неделю, и, прозанимавшись долгое время, добилась некоторых успехов. Руководство школы сказало, что в следующем семестре я могу перейти к занятиям на пуантах, и посоветовало мне выбрать одно из направлений: русское или английское, чтобы дальше в нем специализироваться. Я давно мечтала надеть туфельки на пуантах, так что очень обрадовалась этой новости, но совершенно не представляла себе, как я решусь сделать выбор. Я сказала, что мне нужно подумать, прежде чем я сообщу о своем решении.

Последние занятия в балетной школе я проболела, а на рождественских каникулах я сказала маме, что балет отнимает у меня слишком много времени от школьных занятий, что я никогда не собиралась стать профессиональной танцовщицей, сейчас я уже большая и не могу больше так часто ходить на занятия балетом. И я бросила балет. Руководитель балетной школы, сам не зная того, затронул узел, в котором неразрешимо переплелись две самых главных для меня противоположности: послушная, старательная, скромная и эфирная девочка или энергичная, живая и яркая. По сути дела, речь шла не о том, чтобы выбрать того или другого учителя балета, а о том, чтобы решить, кем я хочу быть, с кем я хочу себя идентифицировать. И хотя мне очень хотелось выбрать Матильду, я ощутила бы это как предательство по отношению к Марии и самой себе, вдобавок я не знала, сумею ли я стать такой же яркой и брызжущей жизнью. Может быть, мое настоящее место — это мир Марии. И хотя эти мысли не были у меня тогда осознанными и отчетливо сформулированными, я не смогла разрубить этот узел противоречий.

Поэтому я решила не делать выбора. А несколько лет спустя, когда я вновь столкнулась с тем же конфликтом между тесными для меня ролями и выбором между горячей жаждой жизни и старательностью и послушанием, ко мне вернулась Мария. Депрессивная темная синева и ангельская белизна. И то, и другое сразу. Я видела ее, но не слышала, что она говорит. Как, впрочем, и все остальные.

Вообще, видела я много чего, у меня было много зрительных галлюцинаций, что далеко не всегда бывает при шизофрении. Не знаю, почему так сложилось у меня, но помню, что мне всегда было нетрудно представлять себе разные вещи. У меня хорошая зрительная память, и, решая какие-то практические проблемы обыденной жизни, я часто представляю себе это зрительно. При таких условиях, очевидно, вполне естественно, что зрение также выполняет для меня роль средства для выражения тех чувств и представлений, для которых у меня еще не было нужных слов. Ведь галлюцинации вовсе не привносятся откуда-то извне, они не являются чем-то таким, что не имеет отношения к личности данного человека.

Напротив, что бы мы об этом ни думали на самом деле (или в своем воображении), но галлюцинации и другие симптомы появляются во время болезни изнутри нашей личности, и создаются на основе наших интересов и жизненного опыта. Одно время я находилась в отделении для подростков, где было много мальчиков-тинейджеров. Там водились инопланетные существа, марсиане, средства наблюдения и шпионские интриги a la Джеймс Бонд. Это было в их духе. Я же видела множество всяких зверей: волков, змей, крыс, больших фантастических хищных птиц «вильвет»…. В этом нет ничего удивительного. Я никогда не могла бы выдумать инопланетное существо. А вот животные меня всегда интересовали, и хотя мои видения (как, например, полуметровые крысы или оранжевые и лиловые крокодилы), скорее всего, не отличались биологической точностью, но все же животный мир и его жизнь были мне более или менее хорошо знакомы, у меня было к нему какое-то свое отношение, а потому в этой области я могла проявить свои творческие способности. А это является необходимым условием для создания галлюцинации даже тогда, когда это происходит бессознательно и человек не отдает себе отчета в том, что является ее творцом. Ибо я действительно этого не сознавала.

Особенно меня изводили волки. Большие, мерзкие волки с желтыми глазами, кудлатой шерстью, вонючим дыханием и оскаленными зубами. Я видела их часто, они появились у меня еще в школе, прямо в классе, они встречались во всех отделениях, в которых я лежала, как в открытых, так и в закрытых, они попадались мне в автобусах и в торговых центрах. Волки были повсюду. Я жила в каком-то волчьем времени. Я видела их, слышала, как они рычат и щелкают зубами, иногда ощущала их запах. Это доводило меня до помешательства, потому что умом я понимала, что не может быть так, чтобы всюду были волки. Гимназия, где я училась после средней школы, располагалась в Лёрескоге, между автомобильными дорогами и торговыми центрами: какие там могли быть волки! Да и за дверьми больничных отделений (ведь я прекрасно знала, что там все крепко заперто на замок, все под запором, и что оттуда никакими силами невозможно выбраться) волки никоим образом не могли водиться! Но я все равно их видела. Так что же я могла об этом подумать? Иногда мы говорим: «Я не верю своим глазам». Однако же верим. Верим даже тогда, когда увиденное очень нас удивляет. Мы привыкли доверять своим глазам и своим ушам, и привыкли полагаться на то, что увиденное и услышанное соответствует действительности. Так что же прикажете делать человеку, когда он видит что-то такое, о чем в глубине души он знает: этого не может быть?