Завтра вновь и вновь - [39]

Среди книг стоят несколько фотографий в рамках – снимки небоскребов Питтсбурга, снова Уэйверли на «Дочери Альбиона», еще раз женщина, которую я посчитал его женой, она сидит на лужайке рядом с цветущим кустом роз. Одна фотография – групповой портрет, Уэйверли и остальные вокруг молодой Мичем, ее отработанная фальшивая улыбка буквально излучает сияние.

– Вы с ней знакомы? – спрашиваю я.

– Я очень хорошо знаю Элеонор. Этот снимок был сделан лет пятнадцать назад. Мы были на предвыборном мероприятии в Кантоне, Огайо, в «Маккинли гранд отеле». Она тогда впервые баллотировалась в президенты.

– Так вы работаете с ней с самого начала ее карьеры?

– До того как я ее приютил, она была просто заблудшей овечкой, – говорит он. – Простите, это звучит резко, но Элеонор не понимала своего потенциала. Она была слишком поверхностной, но я разглядел в ней потенциал. Она была красноречива, мы знали это по шоу, которые она устраивала, и умна, когда того хотела. Умела сострадать. Политика во многом – просто манипуляция известными символами. Она была королевой красоты, выросшей неподалеку от Питтсбурга, консервативна в политических взглядах, христианка. Именно в ней в то время нуждалась страна. И до сих пор нуждается.

– Тимоти говорит, вы можете предсказать поведение людей, манипулировать их свободой воли.

– Не вижу причин, с чего бы Элеонор Мичем могла проиграть выборы, – отвечает он. – Поправка прошла на ура, публика на ее стороне.

Еще одна фотография.

Это дом в питтсбургском районе Гринфилд, в той части квартала, которая спускается к реке. Особняк в викторианском стиле зажат вместе с остальными в тени эстакады, потрепанный и некрашеный, а на стене нарисован белый крест и библейская цитата: «Истинно, истинно говорю тебе, если кто не родится свыше, не может увидеть Царствия Божия».

– Я узнаю это место, – говорю я. – Мы называли его Дом Христа.

Уэйверли садится за письменный стол, заваленный проводами из миниатюрной материнской платы. Когда он разваливается в кресле, я понимаю, как он, наверное, выглядел в молодости, насколько был одинок. А может, я просто слишком много воображаю, а он просто старый человек, хлебнувший лишку.

– Это церковь, – объясняет Уэйверли. – Или была ею. Помните этот дом? Неудивительно, что он стал знаменитым, с такой-то надписью. Тактичность и скромность никогда не были сильной стороной этой церкви. Туда ходила моя жена. Люди там начинали говорить на незнакомых языках, и прочие чудеса в таком духе. Прежде это была ферма. Большая часть комнат использовалась под женский христианский приют. Это был первый дом в Америке моего прапрадедушки. Я не знаю происхождение своей семьи. Прапрадед владел прокатными заводами в Питтсбурге и Бирмингеме, отец их унаследовал. Я выкупил дом обратно, и когда Китти понадобилось место для приюта, для ее паствы, я отписал дом ей.

– У вас нет фотографий дочери…

– Нет. Я не выставляю здесь фотографии детей. Все они погибли в Питтсбурге, все трое. Я предпочитаю разделять прошлое и настоящее, хранить прошлое только для себя.

Я нахожу еще одно фото Мичем, сделанное вскоре после Питтсбурга, когда она ездила по лагерям беженцев Западной Вирджинии от Агентства по чрезвычайным ситуациям, – эти лагеря устроили для людей вроде меня, оставшихся без крова.

– Когда это случилось, я был в баре в Уиртоне, – говорю я. – Это вы сняли ее в лагере беженцев?

Уэйверли кивает. Спиртное ударяет в голову, и я говорю раскрепощенно, без обычной сдержанности:

– Хочу, чтобы вы знали: в то время, когда у нас ничего не осталось, мы в нее верили. Я голосовал за нее. Она была с запада Пенсильвании, одной из нас, и когда сети предрекали ей победу, я плакал, как и все остальные в баре. Я… я думал, хотя это глупо, что ее победа каким-то образом вернет все назад, все станет как раньше. Она описывала Царствие небесное и говорила, что Господь держит мертвых в своей ладони, что они нашли покой, всю эту чушь, уверяя нас, что жизнь продолжается из-за любви Господа.

– Думаю, эти слова скорее предназначались для всех остальных, Доминик, тех, кто не прошел через Питтсбург, кто был напуган и жаждал утешения. Вряд ли утешение предназначалось нам.

– Я должен поговорить с вами о работе, мистер Уэйверли. Дело в том…

– Нужны еще деньги? Мы можем это устроить через моего секретаря. Тимоти рассказал, какую отличную работу вы проделали.

– В Архиве ко мне подошел один человек. Он угрожал мне. Сказал, что заберет у меня жену, если я не прекращу на вас работать, и я…

– Кто? Что за человек? Как его зовут?

– Его имени я не знаю. Он сказал – «имя мне – Легион», так что, возможно, это и не человек, а группа…

– Его угрозы ничего не значат. До вас на меня в Архиве работали и другие люди, Доминик, и они тоже с ним встречались. Это бумажный тигр. Если вы сумеете его идентифицировать, я заплачу – втройне.

– Я не могу рисковать потерей своей жены.

– Что вы такое говорите, Доминик?

– Я ценю все, что вы для меня сделали, – говорю я. – Но не могу рисковать потерей Терезы. Я вернусь в реабилитационный центр, мистер Уэйверли. Отдам АйЛюкс обратно.

– Я разочарован. Конечно же, все равно останьтесь на вечеринку, и я переведу те деньги, которые вам должен. Я очень разочарован. Вообще-то, вы прекрасно работали.