Завтра не наступит никогда (на завтрашнем пожарище) - [15]
Они допускали, что им, возможно, придется обменять все эти вещи на еду. Будущее было так неопределенно. Сколько буханок хлеба могла принести мать, отдав свое обручальное кольцо? На сколько десятков яиц могла потянуть брошь с камеей? Во всяком случае, наличие драгоценностей оставляло нашей семье некое подобие надежды на выживание. Мы взяли все, что могли, и погрузили на небольшую тележку.
Наша новая комната пахла так же, как подвал мясника Йонаса. Все стены были заляпаны огромными красными пятнами. Я подошла поближе и дотронулась пальцем до красной кляксы. Никто не сказал мне ни слова. Я все поняла сама. Это была человеческая кровь.
Нам предстояло жить в большом общежитии. На каждом этаже тянулся коридор, куда выходили двери. Здание было трехэтажным, внутри у него был большой двор, чем-то оно походило на трамвай. Родители моей мамы и двое моих дядьев поселились неподалеку от нас.
Если уместно в подобных обстоятельствах говорить об удаче, то она нам сопутствовала — мы были вместе. Когда нацисты вынудили нас бежать из Мемеля в Ковно, мамины родственники присоединилась к нам — все, кроме моей любимой тетушки Титы, которая предполагала уехать со своим мужем в Ригу. Оба моих дяди, Якоб и Бенно, были очень преданы своим родителям и жили вместе с ними. Как я уже сказала, эти мои родные жили неподалеку от нас, и как было приятно навещать их, вспоминая недавнее прошлое. Мы приносили бабушке с дедушкой продукты, ибо им не полагалось продовольственных карточек, как всем тем, кто не мог работать. Я работала за пределами гетто, и мне часто приходилось проносить тайком то, что удавалось раздобыть.
Когда отец увидел размеры нашей комнаты, где не было ничего, кроме четырех кроватей и голых стен, он понял, что нам негде спрятать здесь наши драгоценности. Что могло воспрепятствовать любому постороннему войти вовнутрь, пока нас нет, и все стащить? Не могли же мы оставлять в доме кого-то, кто сторожил бы его двадцать четыре часа в сутки.
Позади нашего дома был большой пустырь. Младшие дети играли там среди сорняков, подальше от родительских глаз. Но я никогда не играла вместе с ними. Я быстро менялась. Я понимала, что сейчас не время для игр. Для меня этот заброшенный пустырь не был символом свободы. Он был символом опасности. Однажды, темной ночью, вскоре после нашего прибытия в гетто, отец и Манфред скрытно вышли из дома и закопали все наши драгоценности в укромном месте. «Теперь у нас есть деньги в банке», — пошутил отец, когда они вернулись и вошли внутрь, отряхивая землю с ладоней.
Я не помню, чтобы в гетто у меня были друзья одних со мною лет. Я всего лишь два года жила в Литве перед войной — время, явно недостаточное, чтобы обзавестись настоящими друзьями. Я не была одинокой маленькой девочкой. Я была независимой.
Нацисты незамедлительно организовали юденрат, административный комитет, составленный из еврейских функционеров — они отвечали перед немцами за беспрекословное подчинение приказам. Отец начал работать там клерком вместе с восьмью другими евреями.
Через несколько дней после того, как границы гетто были обнесены проволочными заграждениями, громкоговорители передали следующее объявление: для студентов университета и людей, обладающих дипломами о высшем образовании, выделены специальные рабочие места. Таких мест, гласило объявление, имеется всего несколько сот, а потому все, кто претендует на эту работу, должны заявить об этом немедленно.
Далее называлось место сбора.
Многие евреи из Ковно были высококвалифицированными профессионалами — инженерами, врачами, фармацевтами. Они всячески поощряли тягу своих детей к образованию. Война вмешалась в эти планы, но теперь, похоже, наци хотели использовать знания еврейской молодежи. Это был шанс! И сотни молодых людей собрались на площадке вместе со своими дипломами и удостоверениями, полные надежды на то, что их ждет работа, которая даст им возможность поддержать родителей и дожить до конца войны. Немцы увезли их, и в течение двух дней о них ничего не было слышно. Позднее мы узнали, что с ними произошло. Всех до единого их совершенно хладнокровно расстреляли из пулеметов.
Жизнь в гетто была мрачной, угнетающе однообразной, перемежающейся жестокими трагедиями. Ежедневная рутина нашей жизни состояла из периодических убийств, построений, селекций и того, что немцы именовали Aktionen, акции. Они систематически расправлялись с теми, кто не был в состоянии работать, но никто не мог чувствовать себя в безопасности, даже если вполне годился для работы, потому что равным образом мог стать жертвой абсолютно немотивированного убийства. Убивать нас им очень нравилось. У них была дневная квота на убийства — определенное количество евреев должно было быть ликвидировано каждый день. Нацисты просто хватали людей на улице или вытаскивали их из жилищ без какой-либо причины.
В одно из воскресений мы услышали выстрелы, встревожившие мать более обычного несмотря на то, что выстрелы в гетто гремели постоянно. Выстрелы доносились с той стороны, где жили мамины родители. Мама это и почувствовала. «Это у них во дворе». Она заметалась, затем заспешила навстречу выстрелам. Это было безрассудно, но я не в силах была ее остановить. Я последовала за ней, хотя это был огромный риск — немецкие солдаты, которые бродили повсюду, постоянно убивая тех, кто им попадался под руку. И вы никогда не могли быть уверены в том, что вы сами или кто-то из ваших близких не будет на улице арестован или просто убит.
Райан, герой романа американского писателя Уолтера Керна «Мне бы в небо» по долгу службы все свое время проводит в самолетах. Его работа заключается в том, чтобы увольнять служащих корпораций, чье начальство не желает брать на себя эту неприятную задачу. Ему нравится жить между небом и землей, не имея ни привязанностей, ни обязательств, ни личной жизни. При этом Райан и сам намерен сменить работу, как только наберет миллион бонусных миль в авиакомпании, которой он пользуется. Но за несколько дней, предшествующих торжественному моменту, жизнь его внезапно меняется…В 2009 году роман экранизирован Джейсоном Рейтманом («Здесь курят», «Джуно»), в главной роли — Джордж Клуни.
Елена Чарник – поэт, эссеист. Родилась в Полтаве, окончила Харьковский государственный университет по специальности “русская филология”.Живет в Петербурге. Печаталась в журналах “Новый мир”, “Урал”.
«Меня не покидает странное предчувствие. Кончиками нервов, кожей и еще чем-то неведомым я ощущаю приближение новой жизни. И даже не новой, а просто жизни — потому что все, что случилось до мгновений, когда я пишу эти строки, было иллюзией, миражом, этюдом, написанным невидимыми красками. А жизнь настоящая, во плоти и в достоинстве, вот-вот начнется......Это предчувствие поселилось во мне давно, и в ожидании новой жизни я спешил запечатлеть, как умею, все, что было. А может быть, и не было».Роман Кофман«Роман Кофман — действительно один из лучших в мире дирижеров-интерпретаторов»«Телеграф», ВеликобританияВ этой книге представлены две повести Романа Кофмана — поэта, писателя, дирижера, скрипача, композитора, режиссера и педагога.
Счастье – вещь ненадежная, преходящая. Жители шотландского городка и не стремятся к нему. Да и недосуг им замечать отсутствие счастья. Дел по горло. Уютно светятся в вечернем сумраке окна, вьется дымок из труб. Но загляните в эти окна, и увидите, что здешняя жизнь совсем не так благостна, как кажется со стороны. Своя доля печалей осеняет каждую старинную улочку и каждый дом. И каждого жителя. И в одном из этих домов, в кабинете абрикосового цвета, сидит Аня, консультант по вопросам семьи и брака. Будто священник, поджидающий прихожан в темноте исповедальни… И однажды приходят к ней Роза и Гарри, не способные жить друг без друга и опостылевшие друг дружке до смерти.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.