Завтра будет среда - [13]

- Я так понимаю, это не оборот речи. На, попей.

Дверь с грохотом распахнулась, и в кабинет ввалилась ватага с куртками, рюкзаками и хорошим настроением.

- Можно сумки положить?

Женька раскинула руки навстречу.

- Ребята, подождите, пожалуйста, за дверью. До звонка.

Остановить ватагу мог только ядерный взрыв. Нет, серия ядерных взрывов.

- Мы только сумки положить…

- Ребята. За дверью. Подождите.

- Ну, сумки…

- Вы глухие, что ли?! Вам сказали: за дверью!

Полина допила и очень спокойно сказала:

- Мне нельзя работать в школе.

Женька скучно покачала ногой:

- Да брось ты. Нашла из-за чего переживать. Еще бегать за тобой будет и в глаза заглядывать.

- Так нельзя… Это последнее…

- Подумаешь. Я тоже по губам бью, когда при мне матерятся. А физруки, по-твоему, с ними особо ласковые?

- И вы … тоже?

- А что делать, если они только силу признают? Нянькаться?

- Ты не понимаешь… Я ведь даже не помню, как это сделала.

- Удивила. Вот когда ты ключом от квартиры начнешь кабинет открывать… В Штатах учителей, между прочим, не допускают к даче показаний. Считают неадекватными. Уэлкам!

- А ты сколько лет работаешь?

- Десять.

- И до сих пор не свихнулась?

Дверь снова хлопнула. Вместе с раскатами звонка в класс внесло давешний табор.

Полина смотрела на Женьку и ждала ответа.

***

Дома Полина разревелась. В который раз.

- Уходи ты с этой работы, - просил муж. – Ну, сколько можно нервы мотать?

- А пя-ти-клашки? - всхлипывала Поля. - Знаешь, как с ними интересно? Один такое сочинение по картине написал!

- Один! На сотню! А остальные девяносто девять? С ноги бить их будешь? Как твоя Женька?

Поля подавленно молчала.

Ночью ей снился кошмар, что она никак не может успокоить детей на уроке. Полина кричала и не слышала сама себя. А ученики болтали, курили и дрались, не обращая никакого внимания на ее жалкие призывы к порядку. Затем из-под парты вылез директор и гнусным голосом Коровьева произнес: «Антракт, негодяи».

Поля открыла глаза. «Да что ж я мучаюсь-то? Завтра же подам заявление об уходе. Провались они все».

И как телеканал переключила. Вокруг звенела колоколами таинственная Прага, куда с мужем ездили в свадебное путешествие.  И дрессированный попугай тащил билетик на счастье. И пятиклашки, почему-то все ставшие ее детьми, кричали: «Горько!» и подбрасывали вверх лепестки роз.

А Поля плакала. Сама не зная почему.

Та, что живет под кроватью

- Стоп, а это что? – мама внимательно рассматривала длинную, запекшуюся с одного края царапину на Олежкиной руке. А тот пританцовывал на месте, как будто и не в кровать торопился, а обратно на улицу - к Севке и Андрею.

- Не знаю. Поцарапался…

- Ничего себе поцарапался! Как ножом. Паш, глянь.

Отец нехотя оторвался от футбола и, скользнув равнодушным взглядом по ручонке сына, пожал плечами.

- Ну и что… - он не разделял маминого беспокойства. - Шрамы мужчин украшают.

- Где ты так? - продолжала мама, недовольная отцовской реакцией.

Олежка не помнил. Смутные ночные видения растаяли в орущем и хохочущем свете дворового дня. Сегодня они играли в мушкетеров и носились по зарослям с гибкими прутами вместо шпаг. Победить Севку-кардинала было непросто, но девчонки признали Олежку лучшим, вручив орден из ромашки.

Что ему, герою дня, было испытание маминой зеленкой?

- В следующий раз будь осторожней.

К полуночи все в доме угомонилось. Стих топот детских ног в туалет и обратно. Стихла мамина колыбельная, нужная больше самой маме. Даже часы, вздохнув облегченно, затикали как-то по-другому.

Разметавшись и свесив пораненную руку с кровати, безмятежно спал Олежка.

А в подкроватной темноте открыла желтые, как фары, глаза Бабайка.

***

Олег пил чай, рассеяно наблюдая за Люськиными передвижениями: стол – плита – раковина. И в обратном порядке: раковина – плита – стол. Думать и говорить было лень: давала о себе знать вечерняя усталость.

Облокотившись на стенку, Олег закрыл глаза.

В сковородке вкусно шкворчало. Люська отбивала ножом такт по разделочной доске. Дынь, дынь, дынь, дынь, We will we will rock you.

Олег уже начал было притоптывать, как стук неожиданно прервался:

- Я пойду завтра в школу.

Открывать глаза тоже было лень.

- Зачем?

- Они истязают нашего сына.

Из-за русых прядей Люськиного лица почти не было видно. Голос звучал ровно. Но пальцы намертво вцепились в рукоять ножа, желая если не сломать, то погнуть, завязать морским узлом.

- Как это истязают? – Олег вопросительно уставился на жену. – Кто?

Мобильник на столе внезапно ожил и радостно оповестил об этом окружающих. Чашка, бутерброд и надрывно пиликающая трубка никак не помещались в руках – и, пожертвовав чаем, Олег недовольно буркнул в телефон:

- Да, слушаю вас. … Да, конечно, у нас существует отсрочка платежа, двадцать один банковский день. Но только при предоставлении документов, которые устроят наших юристов и службу безопасности… Да, это стандартный пакет… Хорошо, я перезвоню вам… - он вывернул шею, чтобы посмотреть на настенный календарь, - пятнадцатого, во второй половине дня. Устроит?

Люська по-прежнему кромсала морковку. Только теперь в ее движениях не было ничего рок-н-рольного – лишь холодная методичность гильотины. Голос в трубке бубнил без остановки, но Олег уже не слушал. Он завороженно вглядывался в оранжевые срезы, заранее жалея тех, кто попадет под Люськину карающую длань.