Завоевательница - [130]

— Мне не нужны твои объяснения! — оборвал его Андрес. — Это остается на твоей совести. Особенно если ты планируешь и дальше заниматься нашим общим делом.

— У меня нет собственных рабов, ими владеет мой дед. Среди нас есть и другие рабовладельцы. Почему сразу я?

— Я не придираюсь к тебе, я говорю с тобой как друг. Остальные здесь ни при чем. — В подтверждение своих слов Андрес положил руку на плечо Мигеля, затем взял его под локоть, и они зашагали по улице. — Ты пойми, брат, мы столько времени говорим об ужасах рабства, составляем документы и резолюции, которые положат конец этому гнусному пережитку прошлого. И ты прав: кое-кто из наших друзей владеет рабами, но это не мешает им толкать пылкие речи, будто их совесть кристально чиста. Тебе это не кажется лицемерием?

Я думаю, что, если мы действительно верим в то, что говорим, нам необходимо подать пример.

— Мы и так все время обсуждаем компенсации рабовладельцам. Трудно ожидать от людей, состояние которых целиком зависит от… — Он замолчал на полуслове и закрыл лицо руками. — Боже правый! Что я говорю?! Чьи это слова?

Андрес сжал его плечо:

— Теперь ты понимаешь. В наших обсуждениях и спорах мы по-прежнему забываем о том, что речь идет о живых людях. Даже мы считаем их своей собственностью. Да, брат, человеколюбию нам еще учиться и учиться.

Мигелю мало было известно о делах деда. Несмотря на то что тот частенько называл внука своим единственным наследником, старик ни разу не попытался научить юношу чему-то, кроме верховой езды, фехтования, выпивки, общения с дамами легкого поведения и азартных игр, в то время как бабушка и крестная доводили до совершенства его умение держать себя в обществе, столь необходимое сеньору из хорошей семьи. Проведя долгие годы под одной крышей с бабушкой и дедушкой, Мигель по-прежнему имел смутное представление о том, благодаря чему дону Эухенио удалось стать уважаемым членом колониального общества, тем самым обеспечив прочное положение всей семьи. Встречи с господином Уорти проходили либо в конторе поверенного, либо за закрытыми дверьми кабинета. Ни разу Мигеля не пригласили присоединиться к обсуждению дел в комнате со стенами янтарного цвета, пропитавшимися запахами выдержанного портвейна и сигар, сопутствующими беседам мужчин. Он знал, что основной рабочей силой на гасиенде Лос-Хемелос служили рабы, но, как и другие рабовладельцы — сторонники аболиционизма, Аргосо выступали за возмещение убытков вследствие освобождения рабов — такой точки зрения придерживались даже весьма либерально настроенные семьи.

Благодаря Эухенио и Леоноре Мигель с раннего детства усвоил, что рабство — это грех. Дед и бабушка напомнили ему об этом, покупая тетушку Кириаку и Бомбон у Луиса Моралеса Фонта, а затем по приезде в Сан-Хуан предоставив свободу обеим женщинам. В течение многих лет Аргосо помогали тетушке Кириаке выкупить троих детей и их супругов. Однако их добродетели не распространялись на далекую плантацию, обеспечивавшую им безбедную и комфортную жизнь.

Слова Андреса потрясли Мигеля, но он не решался заговорить об этом с дедом. Уважение к нему, благодарность за все данные ему блага и горячая любовь к обоим старикам не позволяли ему сделать хоть что-нибудь, что заставило бы их усомниться в его преданности и любви. Можно ли было обвинить его в слабохарактерности из-за нежелания поднимать эту болезненную тему? Дедушка с бабушкой явно подумают, будто он критикует их. Но Мигелю была невыносима даже мысль о противоречиях и ссорах, и в семнадцать лет он по-прежнему послушно исполнял практически все их просьбы и пожелания, даже если потом, по ночам, как и сейчас, лежал без сна и мучительно задавался вопросами, на которые мог бы с большей легкостью ответить днем, решись он прямо высказать собственное мнение. Сказать по правде, выступления друзей у дона Бенисьо он слушал вполуха, на самом деле мысли его витали где-то далеко.

Мигель вспоминал детство, согретое любовью близких, которые тем не менее внушали мальчику необходимость соответствовать представлениям общества о молодом богатом сеньоре, на которого возлагают большие надежды. Кем он должен был стать, однако, так и не постановили, и мальчик часто чувствовал, будто плывет по волнам чужих ожиданий, не имея впереди ясной цели, испытывая благодарность бабушке, деду и Элене за свое счастливое и спокойное детство. Единственное, что омрачало его беззаботное существование, — это все более смутные воспоминания о дикой глуши, из которой доносился настойчивый женский голос.

Ана писала часто и уверяла, что страстно желает лишь одного — быть с ним рядом, чем бы он ни занимался. Когда Мигель подрос, письма от Аны стали приходить чаще. Обрезанные вручную страницы пестрели причудливыми описаниями кампо, сопровождавшимися неумелыми рисунками людей, цветов, построек и животных. Узнав об очередном послании от матери, Мигель изобретал всевозможные причины, лишь бы не вскрывать его немедленно, оставив среди менее важной корреспонденции. Так удавалось выгадать несколько дней, пока наконец Элена мягко не интересовалась новостями с гасиенды Лос-Хемелос. Читая письма Аны, он никак не мог отделаться от чувства, будто подвел ее, но каким образом и почему так случилось, Мигель понятия не имел. И еще его беспокоило, что на протяжении последних двенадцати лет каждое без исключения письмо, написанное от чистого сердца всегда аккуратным, буква к букве, почерком, заканчивалось одними и теми же словами: «Твоя любящая мать. Жду тебя».