Завоевание Англии - [7]

Этот намек заставил ее более прежнего привязаться к дому Годвина.

Свен, старший сын графа, долгое время был ее любимцем и поддался, в свою очередь, ее влиянию, вследствие своей впечатлительной и поэтической натуры. Мы увидим впоследствии, что Свен был несчастнее своих братьев. Когда семья Годвина отправилась в изгнание, вся Англия отнеслась к ней с величайшим сочувствием, но в ней не отыскалось ни единой души, которая сокрушенно вздохнула бы о Свене.

Когда же вырос Гарольд, второй сын графа, то Хильда полюбила его еще больше, чем прежде любила Свена. Звезды уверяли ее, что он достигнет высокого положения в свете, а его замечательные способности подтверждали это пророчество. Привязалась она к Гарольду отчасти вследствие предсказания, что судьба Юдифи связана с его судьбой, а отчасти оттого, что не могла проникнуть дальше этого в будущее их общей судьбы, так что она колебалась между ужасом и надеждой.

До сих пор ей еще не удавалось повлиять на умного Гарольда. Хотя он чаще своих братьев посещал ее, на лице его постоянно появлялась недоверчивая улыбка, как только она начинала говорить с ним в качестве предсказательницы. На ее предложение помочь ему невидимыми силами он спокойно отвечал: «Храбрец не нуждается в одобрении, чтобы выполнить свою обязанность, а честный человек презирает все предостережения, которые могли бы поколебать его добрые намерения».

Примечательно было и то обстоятельство, что все находившиеся под влиянием Хильды погибали преждевременно самым трагическим образом, несмотря на то, что ее магия была самого невинного свойства. Тем не менее народ так почитал ее, что законы против колдовства никак не могли быть применимы к ней безопасно для обвинителей. Высокородные датчане уважали в ней кровь своих прежних королей и вдову одного из знаменитейших воинов. К бедным она была добра, постоянно помогала им и словом и делом, со своими рабами обращалась тоже милостиво и потому могла твердо надеяться, что они не дадут ее в обиду.

Одним словом, Хильда была необычайно умна и не делала ничего, кроме добра. Если и предположить, что некоторые люди известного темперамента, обладающие особенно тонкими нервами и вместе с тем пылкой фантазией, действительно могли иметь сообщение со сверхъестественным миром, то древнюю магию никак нельзя сравнить с гнилым болотом, испускающим ядовитые испарения и закрытым для доступа света, но следует уподобить ее быстрому ручью, журчащему между зеленых берегов и отражающему в себе луну и мириады блестящих звезд. Итак, Хильда и ее прекрасная внучка жили тихо и мирно, в полнейшей безопасности. Нужно еще добавить, что пламеннейшим желанием короля Эдуарда и его супруги, бездетной и подобно ему благочестивой, было посвятить Юдифь служению алтарю. Но по законам нельзя было принуждать ее к этому без согласия опекунши или ее собственного желания, а Юдифь никогда не противоречила ни словом, ни мыслью своей бабушке, которая не хотела и слышать о пострижении внучки в храм.

Глава III

Между тем как король Эдуард сообщал Норманнскому герцогу все, что ему было известно и даже неизвестно о Хильде, лесная тропинка, по которой они ехали, завела их в такую чащу, как будто столица Англии была от них миль за сто. Еще и теперь можно видеть в окрестностях Норвуда остатки тех громадных лесов, в которых короли проводили время, гоняясь за медведями и вепрями. Народ проклинал норманнских монархов, подчинивших его таким строгим законам, которые запрещали ему охотиться в королевских лесах; но и в царствование англосаксов простолюдин не смел преступить эти законы под страхом смертной казни.

Единственной земной страстью Эдуарда была охота, и редко проходил день, чтобы он не выезжал после литургии в леса со своими соколами или легавыми собаками. Соколиную охоту он, впрочем, начинал только в октябре, но и в остальное время года постоянно брал с собой или молодого сокола, чтобы приучить его к охоте, или старого любимого ястреба.

Вильгельм уже начинал тяготиться бессвязным рассказом короля, когда собаки вдруг залаяли и из чащи внезапно вылетел бекас.

— Святой Петр! — воскликнул король, пришпоривая коня и спуская с руки перегринского сокола.

Вильгельм не замедлил последовать его примеру, и вся кавалькада поскакала галопом вперед, следя за поднимавшейся добычей и тихо кружившимся вокруг нее соколом.

Король, увлекшись этой сценой, чуть не слетел с коня, когда тот внезапно остановился перед высокими воротами, проделанными в массивной стене, сложенной из кирпичей и булыжника.

На воротах в неподвижной апатии сидел высокорослый сеорл, а за ним, опираясь на косы и молотильные цепы, стояла группа поденщиков. Они мрачно и злобно смотрели на приближавшуюся кавалькаду. Судя по их здоровым, свежим лицам и опрятной одежде, жилось им недурно. Действительно, поденщики в то время были гораздо лучше обеспечены, чем теперь, в особенности если они работали на богатого англосаксонского тана.

Сторожившие поместье люди были прежде дворовыми Гарольда, сына Годвина, изгнанника.

— Отоприте ворота, добрые люди, отоприте скорее! — крикнул им Эдуард по-саксонски, причем в произношении его слышалось, что этот язык не привычен ему.