Завоевание Англии - [49]
— Сын Вольнота, — ласково проговорила она, — не под твоим кровом должен обитать вещий ворон. Со вчерашнего вечера я не вкушала пищи, и сон не сомкнет моих глаз в эту ночь. Не бойся: мои люди прекрасно вооружены, да к тому же не родился еще тот человек, который посягнул бы на могущество Хильды.
Взяв Гарольда за руку, она отвела его в сторону и шепнула:
— Я желала бы поговорить с тобой до моего ухода!
Дойдя до порога приемной, Хильда три раза подряд обмахнула его своим волшебным посохом, приговаривая на датском языке:
— Погребальная песня! — проговорила Гита, побледнев от ужаса.
Хильда и Гарольд безмолвно прошли сени, где служители валы, с оружием и факелами, быстро вскочили с лавок; и вышли на двор, где конь пророчицы фыркал от нетерпения и бил копытом землю.
Хильда остановилась посередине двора и сказала Гарольду.
— На закате расстаемся и на закате снова увидимся… Смотри: солнце зашло, загораются звезды, тогда взойдет звезда еще больше и ярче всех! Когда, открыв ларчик, ты достанешь из него готовую одежду, вспомни о Хильде и знай, что она будет стоять в эту минуту над могильным курганом саксонского вождя… И из этой могилы выйдет и загорится для тебя заря будущего.
Гарольду хотелось поговорить с ней о Юдифи; но какой-то необъяснимый страх овладел его сердцем и сковал язык; он стоял безмолвно у широких ворот отцовского дома. Вокруг горели факелы и бросали свет на суровое лицо Хильды. Но огни и слуги уже исчезли во мраке, а он еще стоял в раздумье у ворот, пока Гурт не нарушил его одиночества, подъехав на взмыленной лошади. Он обнял Гарольда и сказал ему ласково:
— Как же это мы разъехались; зачем ты послал вперед свою дружину?
— Я расскажу тебе это после, Гурт, а теперь ответь: не был ли отец болен? Меня очень беспокоит его вид!
— Он не жаловался ни на какую боль, — ответил ему Гурт, невольно пораженный, — но я припоминаю, что в последнее время он очень изменился, стал часто гулять и брал с собой собаку или старого сокола.
Гарольд, глубоко опечаленный, пошел назад; он застал отца в той же приемной зале, в том же парадном кресле. По правую руку от него сидела Гита, а несколько ниже — Тостиг и Леофвайн, которые вернулись с медвежьей травли и шумно разговаривали. Вокруг толпились таны. Гарольд не спускал глаз с лица старого графа и заметил с испугом, что он, не обращая никакого внимания на этот шум, сидел, склонив голову, со своим старым соколом.
Глава III
С тех пор как английский престол занял дом Седрика, ни один вассал не въезжал еще с такой пышностью в Виндзор, с какой явился Годвин.
Все таны, преданные Англии, присоединились к его свите, обрадовавшись случаю доказать ему свое уважение. Большая часть из них состояла из стариков, так как молодые люди все еще были привержены к норманнам.
Священников почти не было: они придерживались норманнских обычаев и разделяли негодование Эдуарда на Годвина за его приверженность саксонской вере и за то, что он не основал ни одного храма. Со старым эрлом ехали только самые просвещенные из них, поступавшие так согласно своим принципам, а не ханжи, старавшиеся казаться лучше, чем они есть на самом деле.
В двух милях от нынешнего великолепного Виндзорского дворца стояло грубое здание, построенное из дерева и римских кирпичей; тут же находился и недавно отстроенный храм.
Заслышав топот коней въезжающей во двор свиты Годвина, король прервал свои благочестивые размышления над священными изображениями и обратился к окружающим его монахам с вопросом:
— Что это за войско вступает в ворота нашего дворца в это мирное время?
Кто-то из них глянул в окно и ответил со вздохом:
— Да, государь; во двор действительно въезжает целое войско под предводительством твоих и наших врагов!
— Что же, — пробормотал ученый старец, с которым мы уже раньше знакомили читателя, — ты, вероятно, подразумеваешь под словом «враги» безбожного графа Годвина и его сыновей?
Король нахмурил брови.
— Неужели они привели с собой такую громадную свиту? Это скорее походит на хвастовство противника, чем на преданность вассала.
— Ах, — сокрушался один из священников, — я опасаюсь, что эти люди задумали недоброе; они способны…
— Оставьте опасения! — возразил Эдуард с величавым спокойствием, заметив, что его гости побледнели от страха; хотя он и был слаб и нерешителен, но его нельзя было назвать трусом.
— Не беспокойтесь за меня, отцы мои, — продолжал он решительно, — я уповаю на милосердие Божие.
Монахи переглянулись с насмешливой улыбкой; они боялись не за него, а лично за себя.
Альред, эта единственно твердая и сильная опора разрушавшегося саксонского язычества, вмешался в разговор.
— Не совсем порядочно с вашей стороны, братья, обвинять тех, кто хочет доказать всеми способами свое усердие государю; больше всех король должен отличить того, кто приводит к нему наибольшее число верноподданных.
— С твоего позволения, брат Альред, — перебил его Стиганд, имевший основание не заступаться за Годвина, — каждый верноподданный приносит с собой голодный желудок, который, разумеется, приходится наполнять; а ведь король не может растратить всю свою казну на гостей. Если бы я мог, то посоветовал бы своему государю обмануть хитрую лисицу Годвина, которому так хочется похвастаться значительным числом своих приверженцев.
