Завет - [15]

— Он мой начальник и мой друг.

— Именно это он мне и сообщил. Хорошо. Вы ничего больше не хотите мне рассказать?

Браво покачал головой.

— Тогда мне здесь делать больше нечего. — Сплейн захлопнул блокнот с видом выполнившего свой долг человека. — Поправляйтесь, мистер Шоу.

— И все? Вы что, вот так и закончите расследование?

Сплейн пожал плечами.

— По правде говоря, мистер Шоу, большая часть расследований именно так и заканчивается. Мы с вами находимся в огромном городе, где миллионы людей скрываются в тени, избегая света, и пробираются по сточным канавам, как гигантские личинки. Вот с такими личинками я и разбираюсь, — день за днем, каждый день. Ваше дело, поверьте мне, совершенно ясное и уж точно не настолько отвратительное, как то дерьмо, в котором обычно приходится копаться. Клянусь вам, я порой вижу такое, от чего кого угодно вывернет наизнанку, а самый неисправимый оптимист станет законченным циником. — Он поднялся со стула. — Я, как уже говорил, искренне соболезную вам, но мне пора идти туда, где мое присутствие действительно необходимо.

Браво, все еще под действием успокоительного, перевернулся в постели. Он хотел задать какой-то вопрос детективу… Какой же?

— Погодите! Вы говорили с моей сестрой?

Но Сплейн уже ушел.

Браво откинулся на подушки; у него кружилась голова. Он закрыл глаза, и перед его мысленным взором снова появился отец. «Самые важные уроки, которые преподносит нам жизнь, никогда не обходятся без потерь, — сказал Декстер Шоу, положив руку на вспотевший от напряжения лоб сына. — Не забывай того, что я тебе рассказал».

С возгласом досады Браво вытащил из вены капельницу с валиумом и выпутался из проводов, идущих к приборам наблюдения. Сел на край высокой кровати, свесил вниз ноги и попытался встать. Пол показался ему ледяным, когда он коснулся его босыми ступнями. Осторожно перенеся вес тела на ноги, Браво вынужден был ухватиться за спинку кровати, чтобы не упасть. Сердце прыгало в груди, как сумасшедшее, а кости и мышцы, казалось, просто растворились за эти жуткие сорок восемь часов, проведенных в беспамятстве на больничной койке.

Каким-то чудом он сумел добраться до двери, где и встретился лицом к лицу с сердитой медсестрой. Она немедленно раскудахталась, словно встревоженная наседка.

— Ну что же вы такое делаете, мистер Шоу! Немедленно возвращайтесь в постель! — У медсестры был широкий нос, волевая челюсть и кожа цвета кофе с молоком.

Она вознамерилась развернуть его лицом к кровати, но Браво опередил ее, проговорив:

— Я хочу видеть сестру.

— Боюсь, это не…

— Прямо сейчас.

Он в упор смотрел на женщину, пока она не поняла, что загнать обратно его не удастся.

— Да вы только посмотрите на себя! Слабенький, точно новорожденный младенец, даже ходить толком не можете! — Он по-прежнему молча смотрел на нее, и этот взгляд не позволял ей уйти. Наконец сестра сдалась и привезла кресло-каталку. Браво уселся на сиденье, и она покатила кресло по коридору.

Возле двери в палату Эммы Браво поднял руку.

— Я не хочу появляться перед сестрой в таком виде. Позвольте, я встану и войду сам.

Сиделка вздохнула.

— В теперешнем состоянии, мистер Шоу, она не заметит разницы…

— Возможно, — ответил он, — но я-то замечу.

Он поднялся, опираясь на подлокотники. Медсестра стояла рядом со скрещенными на груди руками, наблюдая за ним. Браво ухватился за косяк двери и медленно вошел в комнату.

Эмма лежала на кровати. Выглядела она ужасно. Не только глаза, но вся верхняя часть лица была плотно перебинтована. Он присел на краешек кровати, вспотев от усилий и волнения. Сердце стучало с такой силой, что, казалось, еще чуть-чуть, и оно переломает ребра.

— Браво. — Голос Эммы, мягкий, музыкальный, богатый оттенками, словно палитра художника, нарушил тишину палаты. Она произнесла одно-единственное слово, и оно уже звучало, словно песня.

— Я здесь, Эмма.

— Слава богу, ты жив. — Она нащупала его руку и горячо пожала. — Сильно тебе досталось?

— Нет. По сравнению с… — Он проглотил оставшуюся часть фразы.

— По сравнению со мной. Верно?

— Эмма!

— Не надо. Не жалей меня.

— Это не жалость.

— Правда? — резко сказала она.

— Эмма, ты имеешь полное право…

— Да брось ты, Браво! — Она отвернулась. — На кого мне обратить свой гнев? Кто сделал со мной это? — Она покачала головой. — Отвратительно. Нет, хватит с меня страха, злости и жалости к самой себе.

Огромным усилием воли она заставила себя улыбнуться, и комнату словно озарил солнечный свет. Браво моментально увидел сестру такой, какой она выходила на сцену: гордо поднятая голова, светлые волосы, большие зеленые глаза и нежно очерченные яркие губы на лице с высокими тонкими скулами, так похожем на лицо их матери… Она пела, протянув руку вперед, и Браво, слыша прекрасные звуки арий Пуччини, даже не сомневался, что маэстро, сочиняя свою музыку, мечтал именно о таком ее исполнении.

— Я провела два дня в мучительном ожидании, пока ты не пришел в сознание. Мне так хотелось оказаться рядом, услышать твой голос… — Она снова взяла его за руку. — Ты рядом, Браво, и я счастлива. Мою бесконечную ночь рассек луч света. Даже в самые черные, худшие мгновения мне удавалось забыть о себе, чтобы помолиться о твоем выздоровлении, и Бог услышал мои молитвы: ты поправляешься… Браво, я хочу, чтобы ты верил, если не ради себя, то ради меня.