Завещание Шекспира - [23]
– Уилл, ты сам словно с другой планеты. Спустись на землю, слышишь?
Бабуль, а духам не холодно?
Спи, мой маленький Уилли.
6
Спи? Я скоро усну, и надолго.
Но тогда я не мог спать от холода и страха. Долгими ночами призраки звали меня встать с кровати, а мне нужно было бежать на улицу по зову природы. Представь меня, милый Фрэнсис, если у тебя хватает жестокосердия…
– Проще простого.
…Зимней ночью в Сниттерфилде, и ни малейшего намека на луну, которая осветила бы мои одинокие вылазки. Я плакал от холода.
– Брр-р. Я уже дрожу!
Сосульки, свисающие с крыши отхожего места, зло поблескивали при свете звезд.
– Да?
В сильные морозы они с каждым днем удлинялись, и мне приходилось наклонять голову при входе в нужник, где я сидел, как король на ледяном троне, и представлял себе то, что из меня выходит, в форме кинжалов. Сосульки были похожи на опускающуюся решетку, которая заключит меня в тюрьму в сортире.
– Вот так замок, прости господи!
А когда весна-надзиратель подкрадется из-за угла, подует на сосульки своим дыханием Тельца и растворит замерзшие решетки, найдут только мой скелет, сидящий на дырке, и удивленные мухи будут с жужжанием кружить между костей моей грудной клетки, как черные искры в холодном аду.
– Фантазия всегда была твоим проклятьем, Уилл. Нужно было бежать оттуда побыстрее.
Не всегда было так, но зимой было тяжко.
– Может, сменим тему?
Вот только расскажу об одном визите, который можно назвать хорошим, даже невзирая на зиму.
– Ушам своим не верю. А ты поверь.
– По крайней мере, потомки об этом не узнают, если мы не внесем соответствующую запись в завещание.
Тусклый рассвет над Сниттерфилдом, яростное, кровавое пятно на линии горизонта, звезды все еще потрескивают в небе, а я трясусь от холода на троне, как обычно спрятавшись за решеткой, и наблюдаю, как зубья льда ловят звезды и утренний блеск. Поэтический момент, милостивые государи.
– Да уж, мало что может быть поэтичней сортира!
Но в то утро мне не пришлось побыть наедине с природой. Только я сосредоточился и втянул в себя облако морозного воздуха, как случился шумный переполох и действия грубо-буколического характера.
– Что ж там стряслось?
Возгласы, которые прервали одиночество моего тайного прибежища и нарушили мою концентрацию, исходили из могучих легких пышущей здоровьем молочницы Мэриэн. За ней, как обычно, гнался пастух Дик, самый похотливый бабник в Сниттерфилде. По утрам она шла к своим коровам, а он к своим овцам, и их скотине часто приходилось потерпеть, пока они задавали корму зверю о двух спинах. Но то утро было слишком морозным для случек, и вместо этого они решили поиграть в бесстыдные сельские игры. Дик нагнал Мэриэн прямо около дверей нужника, сорвал одну из решеток моей тюрьмы, от чего солнце ударило мне в глаза и поле моего зрения расширилось, обхватил ее рукой за талию и попытался засунуть сосульку ей под подол.
Последовал беззаботный вопль такой пронзительности, какой трудно было сыскать на этой планете и на любом другом небесном светиле, а также среди ангелов, которые их передвигали.
– Попалась? А вот засунь еще вот это в свою печку – она сгорит быстрее, чем уголь в очаге!
Мэриэн испустила еще один вопль и ударила его коленом в пах.
– Я сейчас, сердечный, растоплю тебя!
Но на своем веку Дик отразил немало ударов подобного рода и воспользовался случаем, чтобы схватить Мэриэн за ногу, от чего та потеряла равновесие, и он стремительно опрокинул ее на спину в мерзлую осеннюю листву. Ее юбка задралась, ноги раздвинулись, и я впервые увидел ее. Неожиданная и далеко не идеальная обстановка для этой быстро промелькнувшей перед глазами картины «врат судьбы», но, хоть я был совсем ребенком, у меня защекотало в паху. Я почувствовал какое-то набухание, я почувствовал себя божеством, кем-то вроде Бога Отца, невидимого Адаму и Еве, или мужчиной, который вот-вот познает женщину. Я не был подобен гласу Господа Бога, прогуливающегося в раю в прохладе дня. Но я, Уилл Шекспир, был их Господом Богом, и я уже познал ее гораздо лучше, чем Дик, потому что она не ведала того, что я ее видел, видел этот раздавленный цветок у нее между ног, и он остался в моей памяти навсегда. Я храню ту картинку как зеницу ока, ведь память – привратница в дворце рассудка. Даже теперь она меня волнует, как дрожь в утреннем воздухе, как рука проститутки у меня в паху.
Следуя позывам своей натуры, Дик не отступал. Он набросился на Мэриэн и, несмотря на декабрь, начал поспешно стягивать штаны, но она с силой одернула юбку и ткнула сосулькой ему в живот.
– Пошел вон, бугай чертовый! Только попробуй, и я укорочу тебе твою штуку по самые яйца! Посмотрим, чем ты тогда будешь трахать своих овец!
Ее смех поднялся к промерзлым звездам, и, раскрасневшаяся от лучей восходящего солнца и молодости, она убежала. Я попытался согреть своим дыханием одеревеневшие колени и неуклюже поднялся. В паху у меня горело и пощипывало от мороза и Мэриэн. Я потянулся. Сниттерфилд просыпался к началу очередного рабочего дня, чтобы заняться единственным трудом, который он знал с сотворения мира.
– Конец сцены?
Да.
– Жаль. Меня она позабавила.
Если бы у каждого человека был световой датчик, то, глядя на Землю с неба, можно было бы увидеть, что с некоторыми людьми мы почему-то все время пересекаемся… Тесс и Гус живут каждый своей жизнью. Они и не подозревают, что уже столько лет ходят рядом друг с другом. Кажется, еще доля секунды — и долгожданная встреча состоится, но судьба снова рвет планы в клочья… Неужели она просто забавляется, играя жизнями людей, и Тесс и Гус так никогда и не встретятся?
События в книге происходят в 80-х годах прошлого столетия, в эпоху, когда Советский цирк по праву считался лучшим в мире. Когда цирковое искусство было любимо и уважаемо, овеяно романтикой путешествий, окружено магией загадочности. В то время цирковые традиции были незыблемыми, манежи опилочными, а люди цирка считались единой семьёй. Вот в этот таинственный мир неожиданно для себя и попадает главный герой повести «Сердце в опилках» Пашка Жарких. Он пришёл сюда, как ему казалось ненадолго, но остался навсегда…В книге ярко и правдиво описываются характеры участников повествования, быт и условия, в которых они жили и трудились, их взаимоотношения, желания и эмоции.
Светлая и задумчивая книга новелл. Каждая страница – как осенний лист. Яркие, живые образы открывают читателю трепетную суть человеческой души…«…Мир неожиданно подарил новые краски, незнакомые ощущения. Извилистые улочки, кривоколенные переулки старой Москвы закружили, заплутали, захороводили в этой Осени. Зашуршали выщербленные тротуары порыжевшей листвой. Парки чистыми блокнотами распахнули свои объятия. Падающие листья смешались с исписанными листами…»Кулаков Владимир Александрович – жонглёр, заслуженный артист России.
Ольга Брейнингер родилась в Казахстане в 1987 году. Окончила Литературный институт им. А.М. Горького и магистратуру Оксфордского университета. Живет в Бостоне (США), пишет докторскую диссертацию и преподает в Гарвардском университете. Публиковалась в журналах «Октябрь», «Дружба народов», «Новое Литературное обозрение». Дебютный роман «В Советском Союзе не было аддерола» вызвал горячие споры и попал в лонг-листы премий «Национальный бестселлер» и «Большая книга».Героиня романа – молодая женщина родом из СССР, докторант Гарварда, – участвует в «эксперименте века» по программированию личности.
Действие книги известного болгарского прозаика Кирилла Апостолова развивается неторопливо, многопланово. Внимание автора сосредоточено на воссоздании жизни Болгарии шестидесятых годов, когда и в нашей стране, и в братских странах, строящих социализм, наметились черты перестройки.Проблемы, исследуемые писателем, актуальны и сейчас: это и способы управления социалистическим хозяйством, и роль председателя в сельском трудовом коллективе, и поиски нового подхода к решению нравственных проблем.Природа в произведениях К. Апостолова — не пейзажный фон, а та материя, из которой произрастают люди, из которой они черпают силу и красоту.