Завещание Аввакума - [5]

— Иван Иванович! Поглядите-ка на его ноги.

Здобнов отложил сюртук, глянул и аж крякнул:

— А ведь точно! Колченогий покойничек-то.

Ничепоруков прикинул пятерней:

— Так точно, Иван Иванович, левая нога на полтора вершка короче правой.

— Дай-ка, Алексей, его ботинки. Ну, вот, следовало ожидать — каблуки разные, левый каблук выше на те же полтора вершка. Вот и особая примета нашлась, теперь и опознать легче.

Тут Ничепоруков что-то выудил из брючного кармана убитого и выложил на стол; это была новенькая визитная карточка.

— «Вологожин Петр Никанорович, Ижевск, Успенская улица, собственный дом» — прочел Здобнов и недоверчиво хмыкнул. — Сомнительно как-то. Свои карточки по одной не носят, а сразу хоть с пяток. Потом — часов, документов, бумажника нет, а визитная карточка имеется. Не заметили или подбросили, чтобы со следа сбить?

— Алексей, проверь в паспортном столе этого Вологожина, где его прописали, — скомандовал Ничепоруков, и Лыков полетел в канцелярию полицмейстера. Через четверть часа, когда квартальный с сыщиком как ни в чем ни бывало пили чай, он вернулся в секретное депо и доложил:

— Вологожин Петр Никанорович в паспортном столе не прописан. Прикажете подготовить запрос в Ижевск?

— Сам подготовлю, — отмахнулся Здобнов. — Что думаете, господа? Купец он или так, водки попить приехал, да арфисток пощупать?

— Купец должон прописаться… — подумал вслух Ничепоруков, отхлебнул чаю и добавил: — … А по виду, однако, купец.

— Я тоже думаю, что купец, — веско сказал Здобнов. — Колченогий… И трехгранный стилет как будто где-то уже мелькал.

— Иван Иванович, — напомнил ему Лыков, который никогда ничего не забывал. — Сводка из Петербургского сыскного от семнадцатого июня. Сашка Регент убил стилетом совладельца ресторана «Додон», после чего, по непроверенным сведениям, скрылся в поволжских городах.

— Молодец, Алексей, — одобрил Здобнов, — сейчас, после твоих слов, и я вспомнил. Значит, Сашка Регент? Серьезный субъект. Ты все мечтал сыскную работу поглядеть — вот тебе и подфартило.

Ничепоруков со Здобновым добродушно рассмеялись, Лыков хотел обидеться, но передумал. «Чем бы их подкузьмить?» — подумал он. — «Вот возьму сейчас и открою что-нибудь, чего они не заметили. Нашел же я особую примету, а и доктор, и они просмотрели».

Он стал перебирать одежду убитого, повертел карточку. Здобнов толкнул в бок квартального надзирателя, они добродушно и понимающе хихикнули. Не обращая на них внимания, Алексей взял левый ботинок и начал его пристально изучать. Утолщенный каблук. Только ли, чтоб не хромать? И для тайника удобно.

Он надавил сильно пальцами на каблук, и вдруг тот отъехал, как на полозьях, и в ладонь Лыкову выпал бумажный шарик.

Здобнов мигом соскочил со стула, навис над плечом, но шарик не взял. Алексей развернул бумажку — это был чистый лист папиросной бумаги; внутри него оказался какой-то с виду пергамент или просто изрядно пожелтелая четвертушка, и на ней — сильно выцветшие старославянские вкривь написанные буквы.

— Ну-ка, вспоминай гимназию, господин коллежский регистратор, — серьезно сказал сыщик. Ничепоруков тоже смотрел на Лыкова поощрительно, как бы говоря: давай, молодой, рой землю, твоя карта идет.

И Алексей стал медленно, с трудом разбирая буквы, читать: «Возлюблении чада мои их же аз люблю воистинну друзии прелюбезные… Аз сижу под спудом засыпан в Пустоозерье несть на мне ни нитки токмо крест с гойтаном да четки в руце… Предвижу конец мой близкий от никонианских последышей козней но… дерзаю со еретики братися до смерти по матери нашей святая Божей церкви. Молю вас грешный…», тут буква «п» в кружке… и конец фразы: «бью челом невсклонно…»

— Сейчас, Иван Иванович, я вспомню.

Лыков сел, обхватил голову руками, молча думал секунд тридцать. Потом встал и доложил:

— Судя по слогу, а также по упоминаемому в тексте Пустоозерью, рукопись может принадлежать перу протопопа Аввакума или одному из его сподвижников. Он провел в Пустоозерском остроге последние пятнадцать лет своей жизни и был там же и сожжен, кажется, в 1682-м году. В остроге, в земляной яме он много писал: мемуары, послания, религиозные сочинения. С ним вместе сидели еще трое — Епифаний, Лазарь, третьего не помню, и все они тоже много писали, но мне почему-то кажется, что это автограф Аввакума.

— Письмо или мемуар Аввакума. Хгм… Это он написал известные «Записки»? — спросил Здобнов.

— Точно так, Иван Иванович. Аввакум очень почитаем староверами. О прошлом годе, как писали «Московские ведомости», купец Викула Морозов купил неизвестный оригинал послания Аввакума княгине Урусовой за пятьдесят тысяч рублей.

— Что ж. Возможно наш покойник и впрямь купец, старовер и собиратель церковных древностей. Да еще и колченогий. С такими приметами мы его быстро опознаем.

Придя домой уже поздно вечером, Лыков поужинал с матушкой и сестрою, отмахнулся от их расспросов и ушел в свою комнату. Иван Иванович дал понять, что попросит пристава дать ему Алексея в помощь по сыскной части на все время ярмарки. Это было и лестно, и заманчиво. Лыков понимал, что романтики и демонических страстей в сыске намного меньше, чем в книгах Крестовского или графини Салиас — полтора года войны уже сделали из мальчика мужчину. Однако сыскная работа интереснее, чем помощником квартального шляться по торговым рядам. Ярмарка — гигантское предприятие, и для полицейской работы здесь огромное поле деятельности. Взять хотя бы знаменитые Самокаты — площадь на северо-востоке ярмарки с низкопробными народными увеселениями, куда полиция в принципе не совалась. Или не менее знаменитый «Кавказ» — остров на Волге, где месяцами обитали шайки убийц и грабителей, выходя по ночам на охоту. Зловещие «мельницы» — тайные игорные дома в Кунавино, контролируемые неуловимой бандой персов-душителей. Печально известный вертеп в Гордеевке, где в страшных для простого обывателя трактирах обретаются каждую ярмарку беглые каторжники. Притоны Кузнецова и Сушкина на той же Самокатной площади, в которых торговали живым товаром — женщинами и даже малолетними детьми, в том числе для азиатских гаремов. Частенько исчезали купцы и всплывали потом весной в Мещерском озере. Все это Лыков знал, как знал весь город, отчасти по слухам, отчасти из рассказов Здобнова и Ничепорукова, и руки у него чесались влезть в это грязное варево и попытаться что-то переделать, да и сыскную карьеру свою укрепить. Была у него тайная дурацкая мечта стать начальником сыскной полиции…