Завещание - [25]

     Наступило молчание, Качински перебирал бумаги, лежавшие на столе, Пейтон, закрыв глаза, думал о чем-то, и обоим казалось, что друг друга они сейчас понимают так, как никогда прежде. Им не нужны были слова. Мысли им не нужны были тоже. Что-то более глубокое объединило их.

     «Разве может умереть существо, обитающее в миллиардах миров? – сказал адвокат, не глядя на клиента. – Если в одной ветви тело перестает жить, то в тысячах других…»

     «Да, – кивнул Стив, не открывая глаз. – Вы верно поняли. Мультивидуум бессмертен».

     «Какой тогда смысл имеет завещание…»

     «Я хочу, уходя, оставить здесь то, что поможет близким мне людям ощутить главное в жизни».

     Больше ни слова не было сказано. Солнце опустилось низко, лучи его разбегались по столу, перекатывались по листам бумаги.

     Они молча сидели друг против друга, пока не упала вечерняя темнота.

     Качински помнил это мгновение – он вдруг очнулся, как после долгого сна, с ощущением, что побывал там, где ему еще предстоит прожить многие годы. Он видел во сне себя, но совершенно не помнил, каким он был и каким мог стать.

     Собрал бумаги в папку, быстро попрощался (ему еще предстояло часа два ехать домой, в Гаррисбург) и пошел к двери, не оглядываясь на застывшего в коляске Стивена Пейтона.

     * * *

     Адвокат лежал под одеялом, дожидался утра и думал о том, что если не удастся связаться с Самантой, придется отложить подписание документа, а это означает дополнительные сложности – попробуй еще раз собрать вместе эту компанию. Лучше, наверно, пусть все подпишут, а потом он займется поисками Саманты, так и не ответившей на его многочисленные звонки. Почему-то он не хотел звонить ее родителям. Не хотел – и все, хотя они-то могли знать, где их дочь и почему ее номер не отвечает.

     * * *

     Михаэль ворочался с боку на бок и думал о том, что, если мать не подпишет бумагу, он будет самым несчастным человеком на свете. Что-то случится… но ведь мать подпишет… она не откажется от денег… она никогда не отказывалась от денег… только один раз, когда ушла от отца, но тогда она думала, что он неудачник… она не любила неудачников… никого, кроме сына, которого сделала неудачником сама… вот странно…

     * * *

     Ребекка спала на спине, раскинув руки, и ей снился странный сон: отец явился с небес, он был одет в свой лучший белый костюм, его взгляд лучился добротой, он взял ее за руки и сказал: «Дочь, ты знаешь, что я не умер, не бойся ничего, мы все равно вместе, я тебе помогу, тебе и Михаэлю, вы должны…»

     Что-то помешало ему закончить фразу, а может, что-то помешало Ребекке досмотреть сон – она повернулась на бок и сразу погрузилась в теплую прозрачную воду бассейна, где так любила бултыхаться в детстве…

     * * *

     Селия проснулась среди ночи от неприятного ощущения, будто кто-то стоит у изголовья кровати и смотрит пристальным взглядом. Сердце отчаянно билось, но настоящего страха не было – кто мог войти в запертую комнату, кроме привидений, которые существуют лишь в воображении верящих?

     Она открыла глаза и успела заметить слабое свечение над собой, сразу погасшее, так что и не скажешь: было оно на самом деле или почудилось.

     Подпишу я эту чертову бумагу, – подумала Селия. – Деньги – это деньги, а все остальное… ничего, разберемся. И с сыном, и с этой вертихвосткой. Стив всегда был не от мира сего, и даже, уходя, не сумел хотя бы на время спуститься на землю.

     * * *

     Сара спала спокойно, без сновидений. Утром она проснулась, будто выплыла к солнцу из темной глубины, и сразу подумала о том, что нужно позаботиться о завтраке. Михаэль – она узнала это вчера – любит тосты, Ребекка, конечно, захочет булочку с конфитюром, для Збигнева надо приготовить омлет с беконом, а что захочет Селия… пусть скажет.

     О себе Сара, как обычно, не подумала.

     * * *

     Когда Качински, не выспавшийся, уставший, с тяжелой головой, в которой не было ни одной путной мысли, спустился в столовую, все, оказывается, уже позавтракали, за столом сидела одна Сара, подперев голову обеими руками, и ждала адвоката, чтобы спросить: будет ли он есть омлет или предпочтет что-нибудь серьезнее – куриную ногу, например.

     – Кофе, – пробормотал Збигнев, – много и покрепче. Да вы сидите, Сара, я сам управлюсь.

     – Не спалось? – участливо спросила Сара. – Я тоже плохо сплю на новом месте. Хотите таблетку аспирина?

     – Нет, – отказался адвокат, наливая кипятку в чашку, куда он высыпал три ложки растворимого кофе. – Дело не в том… На новом месте я сплю прекрасно, мне часто приходится разъезжать. Я пытался представить, что произойдет, когда… то есть, если вы все подпишете бумагу. Что-то должно произойти, верно? Понятно, Селия об этом не думает, Михаэль тоже, Ребекка… не знаю, но вы-то, Сара, должны понимать, что подписи не могут быть формальным юридическим актом.

     – Конечно, – отозвалась Сара, – мы станем другими.

     – Другими, – повторил адвокат. – В том смысле, что почувствуете в себе новые способности?

     – Нет… То есть, это тоже, конечно. Я имела в виду… каждый из нас станет другим человеком, если вы понимаете, что я хочу сказать. Чтобы сострадать, нужно иметь специфическую душевную организацию, вы согласны? Нужно чувствовать людей, интуитивно понимать их боль, желания… Есть это у Селии? Ни в малейшей степени. Селия и сострадание… Невозможно. И если Стив завещал ей именно это… в ней что-то должно измениться. Внутри.