Затворник с Примроуз-лейн - [45]

– Я…

– Может, не врешь, Спенс, но что-то скрываешь.

Дэвид обошел кровать. Спенсер съежился на стуле, будто ожидая, что Дэвид его ударит.

– Вижу по глазам. Так же смотрит на меня мой сын, когда застаю его за чем-то нехорошим. Ты думаешь, расскажешь мне твой секрет, и я помешаю тебе получить вашу долю денег. Спенс, насрать мне на эти деньги. Мне все равно, кто их получит. Меня не волнует даже, что ты используешь свою немощную мать, чтобы заполучить эти деньги. В общем, каждый за себя, не так ли, Спенс? К тому же она и сама бы это сделала, если бы не выжила из ума, ведь так?

Спенс открыл было рот, чтобы ответить, но ничего не сказал.

Дэвид подошел к нему еще ближе.

– Вот какое дело, Спенс. Меня не колышет, что ты там задумал. Не ты первый, кому не терпится получить наследство. Но я обещаю: ничто из того, что ты мне расскажешь, не повлияет на ваше дело в суде. Я буду держать это в тайне. Строго не для печати и совершенно секретно, как говорится. В обмен на это я обещаю никак не упоминать тебя в моей будущей книге.

– К нам заходил один человек, – выпалил Спенсер. – Примерно пять лет назад, до того как она заболела. Отчим рассказал мне об этом, перед тем как у него случился сердечный приступ, в две тысячи восьмом. Этот человек, что зашел к нам, задавал те же вопросы, что и вы. Только вежливее, знаете ли. Он пытался разыскать Старика с Примроуз-лейн. Приходил где-то за год до того, как Старика с Примроузлейн застрелили у него дома в Акроне.

– Кто это был?

– Сказал, что его зовут Арбогаст.

– Имя фальшивое.

– Да. Так звали парня в фильме «Психо», помните?

Дэвид кивнул.

– Что ему сказала твоя мать?

– Что ему надо повидать Фрэнка Лукарелли.

– Кто такой Лукарелли?

– У него пиццерия в начале Лэм-стрит.

– А почему она сказала, что ему надо повидаться с Фрэнком?

Спенсер пожал плечами.

– Она встречалась с Лукарелли одно время, еще до моего отца.

– А отчим рассказывал тебе что-нибудь об этом парне?

– Насколько помню, нет.

– О’кей. Спасибо, что уделил мне время, Спенс. Дэвид направился к двери.

– Дэвид.

Голос был еле слышен, он прошелестел, как тяжелая занавеска, задетая дохнувшим из открытого окна ветром.

Она сидела в постели и тянулась к Дэвиду. Одеяло упало. На ней была тоненькая бледно-зеленая больничная рубашка с пятнами от еды. Или от крови?

Он взглянул на Спенсера. Тот поджал под себя ногу – защитная поза.

– Она ведь не знает обо мне? Она что, читала мою книгу?

– Дэвидом звали моего родного отца.

– Дэвид, – произнесла женщина снова.

– С ней такое бывает, – сказал Спенсер. – Разговаривает во сне, называет имена.

– Дэвид, – прошептала она, наклоняясь поближе.

– Что? – спросил он.

– Ты всегда был такой красивый.

Она опустилась на подушку и уставилась в телевизор.

– Что случилось? – сказал из дверей администратор.

– Опять на нее нашло, – ответил Спенсер.

– Вам, вероятно, следует дать ей отдохнуть. Вам обоим.

Не прощаясь, Спенсер вышел из комнаты, за ним Дэвид. Он следовал за Спенсером на расстоянии.

– Я никогда не сделаю маме больно, – слышал Дэвид его шепот на полпути к выходу.

Не съездить ли к Лукарелли, подумал Дэвид, но вернулся в отель. У него было предчувствие, что скоро ему будет гораздо хуже. И предчувствие не обмануло. Как только он включил телевизор и сел на широкую кровать, начался приступ. Волна электрических разрядов прокатилась по мозгу, как внутричерепное северное сияние, заставляя нейроны сходить с ума, а Дэвида – мочиться в штаны, вздергивать вверх руку и чихать одновременно. Где-то в глубине миндалевидного тела мозга электрическая волна ударила в скопление нервных клеток, отвечающее за долгосрочную память. На несколько минут его сознание перенеслось в прошлое.

* * *

Темно и тепло. Его окутывает приятный запах маминых туфель. Он на них сидит, на куче туфель со шпильками, шлепанцев и высоких сапог. Дверца приоткрыта, и в луче света он может разглядеть рыжую девочку, сидящую в шкафу рядом с ним. Это Мелинда, его двоюродная сестра, ей три года. Значит, ему четыре.

Что происходит? – попытался он спросить, но не смог. Дэвид попробовал пошевелить руками. Он чувствовал их, но они его не слушались. Пухлые детские пальчики все так же держали руку Мелинды. Они прятались. Он всегда залезал в шкаф для обуви, когда играл в прятки, вспомнил Дэвид. Это был шкаф в однокомнатной квартире в Гарреттсвилле, которую мать снимала после развода.

По квартире разносился ее голос. Она была в гостиной и говорила по телефону.

– Нет. Нет. Я знаю. Да. Что ты хочешь, чтобы я сделала? Ему меня не вернуть, черт подери! Он знает.

«Что, если я тут застрял? – подумал Дэвид. – Как в видеомагнитофоне: нажал случайно кнопку “Воспроизвести с начала” и теперь вынужден смотреть, как моя жизнь снова идет передо мной, все тридцать лет». Он сделал усилие, чтобы открыть глаза, хотя они были открыты, проснуться, как будто это был сон – а не та эпизодическая память, о которой предупреждала доктор Поподопович.

Проснись. Проснись. Проснись.

С кем бы ни говорила его мать, она была на взводе.

– Он знает, – сказала она. – Нет, не об этом. О нас. Он только не знает кто. И я ему не скажу.

Мелинда крепко держала его руку. Он почувствовал, как помимо своей воли наклоняется вперед и приникает к щелке в двери. Снаружи, на кухне, мать наливала виски в ярко-красную пластиковую чашку. Она плакала.