В это мгновенье Фличу предложили партию, и разговор прекратился.
Владимир Сергеич располагал возвратиться домой скоро, но вдруг получил с нарочным донесение от старосты, что в Сасове сгорело шесть дворов, и решился сам туда съездить. От губернского города до Сасова считалось верст шестьдесят. Владимир Сергеич прибыл в знакомый уже читателю флигелек к вечеру, тотчас же велел призвать старосту и земского, побранил их как следует, осмотрел утром место пожара, принял надлежащие меры и после обеда, поколебавшись немного, отправился в гости к Ипатову. Владимир Сергеич остался бы дома, если б не услыхал от Флича об отъезде Надежды Алексеевны; ему не хотелось с ней встречаться, но он был не прочь взглянуть еще раз на Марью Павловну.
Владимир Сергеич застал, как и в первое свое посещение, Ипатова за шашками с Складною Душою. Старик ему обрадовался; Владимиру Сергеичу показалось, однако, лицо его озабоченным, и речь его не лилась свободно и охотно, как прежде.
С Иваном Ильичом Владимир Сергеич переглянулся молча. Обоих их немножко покоробило; впрочем, они скоро успокоились.
— Все ваши здоровы? — спросил Владимир Сергеич, усаживаясь.
— Все, слава богу, покорнейше благодарю, — ответил Ипа-тов. — Одна Марья Павловна не совсем… того, все больше в своей комнате находится.
— Простудилась?
— Нет… так. К чаю явится.
— А Егор Капитоныч? Что он поделывает?
— Ах! Егор Капитоныч убитый человек. У него жена умерла.
— Не может быть!
— В сутки умерла, от холеры. Вы бы не узнали его теперь, просто на себя не похож стал. «Без Матрены Марковны, говорит, жизнь мне в тягость. Умру, говорит, и слава богу, говорит; не желаю, говорит, жить». Да, пропал бедняк.
— Ах, боже мой, как это неприятно! — воскликнул Владимир Сергеич. Бедный Егор Капитоныч! Все помолчали.
— Ваша соседка, я слышал, замуж вышла, — заговорил Владимир Сергеич, слегка покраснев.
— Надежда Алексеевна? Да, вышла.
Ипатов косвенно посмотрел на Владимира Сергеича.
— Как же… как же, вышла и уж уехала.
— В Петербург?
— В Санкт-Петербург.
— Марья Павловна, я думаю, скучает по ней? Кажется, она очень с ней была дружна.
— Конечно, скучает. Без этого нельзя. А впрочем, что до дружества касается, скажу вам, девичья дружба еще хуже мужской. Пока на глазах, хорошо, а то и поминай как звали.
— Вы думаете?
— Да, ей-богу так. Вот хоть бы Надежда Алексеевна. Как уехала, ни одного письма к нам не написала, а ведь как обещалась, божилась даже. Правда, ей теперь не до того.
— А давно она уехала?
— Да, уж недель шесть будет. На другой же день после свадьбы ускакала, по-иностранному.
— Говорят, и брата ее тоже здесь нет? — проговорил Владимир Сергеич немного погодя.
— Да, тоже. Ведь они люди столичные, станут они долго в деревне жить!
— И неизвестно, куда он уехал?
— Неизвестно.
— Пощебелил, да и за щеку, — заметил Иван Ильич.
— Пощебелил, да и за щеку, — повторил Ипатов. — Ну, а вы, Владимир Сергеич, что поделывали хорошенького? — прибавил он, оборотясь на стуле.
Владимир Сергеич начал рассказывать о себе. Ипатов его слушал, слушал и воскликнул наконец:
— Да что ж это Маша нейдет? Иван Ильич, ты бы сходил за ней.
Иван Ильич отправился вон из комнаты и, вернувшись, объявил, что Марья Павловна сейчас придет.
— Что, у ней голова болит? — спросил Ипатов вполголоса.
— Болит, — ответил Иван Ильич.
Дверь раскрылась, и вошла Марья Павловна. Владимир Сергеич встал, поклонился и от изумления не мог произнесть слова: так изменилась Марья Павловна с тех пор, как он ее видел в последний раз! Румянец исчез с ее похудевших щек; широкая черная кайма окружила ее глаза; горько сжались губы, все лицо ее, неподвижное и темное, казалось окаменелым.
Она подняла глаза, и в них не было блеску.
— Как ты себя чувствуешь? — спросил ее Ипатов.
— Я здорова, — отвечала она и села к столу, на котором уже кипел самовар.
Владимир Сергеич порядком таки поскучал в тот вечер. Да и все были не в духе. Разговор принимал все такой невеселый оборот.
— Ведь вишь, — сказал, между прочим, Ипатов, прислушиваясь к завываньям ветра, — какие ноты выводит! Лето-то уж давно прошло; вот и осень проходит, вот и зима на носу. Опять завалит кругом сугробами. Хоть бы поскорее снег выпал. А то в сад выйдешь, тоска нападет… Словно развалина какая-то. Деревья ветками стучат… Да, прошли красные дни!
— Прошли, — повторил Иван Ильич. Марья Павловна молча посмотрела в окно.
— Бог даст, вернутся, — заметил Ипатов.
Никто не отозвался ему.
— А помните, как здесь тогда хорошо песни пели? — сказал Владимир Сергеич.
— Мало ли чего! — вздохнув, ответил старик.
— Но вы бы могли, — продолжал Владимир Сергеич, обращаясь к Марье Павловне, — у вас такой прекрасный голос. Она не ответила ему.
— А, что ваша матушка? — спросил Владимир Сергеич Ипатова, не зная уже, о чем вести разговор.
— Слава богу, перебивается помаленьку при своих недугах. Еще сегодня в колясочке каталась. Она, доложу вам, как надломленное дерево, скрип да скрип, и глядишь, иное молодое, крепкое повалится, а оно все стоит да стоит. Эх-хе-хе!
Марья Павловна уронила руки на колени и наклонила голову.
— А все же плохое ее житье, — заговорил опять Ипатов, — справедливо сказано: «Старость не радость».
