Затески к дому своему - [8]

Тайга то затихала, то шум ее усиливался, вырастал из распадка, тяжело вздымался на перевал и, перевалившись, замирал с другой стороны хребта. И Анисим увидел себя на высоком носу Селенгинки. Он плыл и высматривал затески, по ним и плыть ему дальше.

Проснулся Анисим от озноба. Рассвет шел по макушкам, стволам деревьев, но еще не коснулся ни кустарников, ни папоротников. Они были густо заштрихованы инеем и тускло отсвечивали.

Анисим попробовал встать, но ноги не слушались – залубенели. Сидя на колодине, он тихо поворочался с боку на бок, чтобы не разбудить сына, размял спину. Гриша почмокал губами. «Собаку зовет, – с нежностью подумал Анисим, – надо сговорить деда Витоху». Анисим накрыл своей фуфайкой Гришу, встал с валежины, через силу присел раз, другой. Суставы, словно заржавевшие дверные петли, со скрипом отжались, стало легче.

– Вот и смазал шарниры, – негромко подбодрил себя Анисим.

Он взял ружье, постоял какое-то время, соображая, в какой стороне упал глухарь. «Как бы не так, с ночи меня ждет», – подсмеялся над собой Анисим. Поставил на место ружье и пошел посмотреть затески.

Под ногой ломко оседал мох, оставляя глубокий след. Анисим от скорой ходьбы в гору разогрелся. Лес стоял, не шелохнувшись, и ждал восхода солнца. Не вспомнить, какой по счету встречает он восход солнца, и каждый раз волнуется. Сердце замирает и переполняется радостью, как бывает лишь при желанной встрече с любимой. Весь мир с тобой, и ты со всем миром. И нет, и не может быть в эту минуту душевного разлада. Единение. Анисим не мог оторвать взгляда от восходящего солнца. Тьма и свет, как они друг с другом ладят! Возможно, сколько света, столько и тьмы. Сколько добра, столько и зла. Анисим привалился к стволу дерева и позабыл о затесках. Выходит – Бог свое, а черт свое, вот и уравновешивают природу. «Если свет создан Богом, то и тьма божественна?» – задает себе вопрос Анисим.

– В Бога веруешь, значит, и черта признаешь. – Анисим любил с собой поговорить – тайга приучила. Бывало, и дома начнет сам с собой рассуждать. Евдокия пугалась, а он ее успокаивает: «Приятно поговорить с умным человеком», – и погладит себя по голове. Евдокия засмеется, как в девках, – заливисто, беззаботно.

Солнце брызнуло в глаза ярким золотым лучом, и Анисим услышал ликование леса, щебетание птиц, засверкала тайга, как белозубая улыбка Евдокии.

Анисим спохватился. Гриша проснулся… Он поспешно своим следом вернулся на стоянку. Гриши на месте не оказалось. Котомки тут, фуфайка на колодине, а сына нет. Анисим переобулся в настывшие за ночь и холодящие ноги бродни и негромко позвал:

– Гриша! Сын! В прятки играть будем?! – Но увидел, что на месте нет ружья, и направился по Гришиному следу. Не прошел он и ста метров, как обнаружил след росомахи. Анисим скрадом двинулся по нему. С макушек деревьев уже сошла позолота, черная крона леса по всему распадку светилась и сверкала радужными всполохами. Совсем рядом грохнул выстрел. Гулко разорвало густой, настоянный на смоле воздух, эхо прокатилось по гребню горы и, застревая в распадке, еще долго урчало. Анисим кинулся на выстрел.

– Ты кого, сын?

– Медведя, кого еще, – не сразу отозвался Гриша. – Вон за тем кустом был. – Анисим осмотрел куст.

– Убежала шуба, – с сожалением сказал он.

– Зацепил я его, папань. Надо идти по следу, – готово предложил Гриша.

– Не угнаться за росомахой.

– Росомаха? – переспросил Гриша. – А я думал, медведь. Лапа во! Смотри.

– Серьезный зверь. Похитрее медведя. – И, скосив глаза на ружье, спросил сына: – Бьет-то как?

– В ухе зазвенело. Садануло…

– Неплохое ружье.

– Давай выстрелим в затеску, проверим, как ляжет пуля.

– Подвернется случай, пристреляем, а так чего палить… Как еще эта росомаха наши котомки ночью не распотрошила, – с запозданием забеспокоился Анисим. – Пакостливая животина, спасу нет. – Анисим взял ружье из рук Гриши, ствол еще теплым был, перезарядил, ружье вернул. – Поднимемся на взгорок да вернемся, – предложил Анисим. И они пошли рядом.

– Ты, папань, начал про росомаху, доскажи.

– А, пакость, она и есть пакость. Помню, на лесосеке дело было, повадилась к нам росомаха, так хватили мы с ней мурцовки. Не через дверь, так через окно, а то и через трубу проникнет в зимовье. Решили мы изловить пакостника. Поручили это дело мне. Каких я только ловушек ни придумывал, – продолжал Анисим, – не могу поймать и все. Ребята уж надо мной подсмеиваются, не заодно ли мы со зверем. Однажды попала мне на глаза фляга, компот в ней студили. Дай, думаю, насторожу эту флягу.

– Да ну? – загорелись глаза у Гриши. – Неужто во флягу залезла?

– Залезла, – засмеялся Анисим. – Размочил я урюк и приклеил на дно фляги, чтобы не вытряхнула. Оставил флягу у порога в зимовье, а сам пошел сеть потрясти. Сижу, выбираю рыбу, слышу, гремит. Ага, думаю, клюнула голубушка. Прибегаю к зимовью, так и есть: кружит зверь с флягой на голове. А у меня и аркан на тот случай приготовлен. Заарканил росомаху…

– А потом?

– Потом? Всыпали горячих и отпустили, думали, больше не придет.

– Пришла?

– Была. Да еще в отместку, что ли, и продукты съела, и постели в мелкие клочья изодрала, – закончил рассказ Анисим. – А денек-то, Гриша, а? Воздух-то звенит. Повернем, однако, переобуемся да побежим. – Вернулись к колодине. Гриша снял носки, сунул их в мешок, подвернул портянки, натянул бродни, но идти не торопился.