Затески к дому своему - [50]

– Вот оно что-о, – протянул Анисим. – Он зашел справа, слева, еще волчий след в обход капкана. – Вот теперь и гадай, от чего шарахнулся волк, – поскреб в затылке Анисим.

– Дед Витоха говорил…

– Говорить-то говорил, а зверь-то, можно сказать, в руках у нас был…

– Был да сплыл, – подосадовал Гриша.

– Счас мы ему накрасим губы, наведем румяна, – достал Анисим котелок с известкой.

Извлек из-под снега капкан и, макая в котелок мыском рукавички, принялся белить железные дуги капкана.

– Та-а-к, – перенес потаск с капканом на свежий след. – Но это еще не все. – Анисим сходил подальше в лес, срубил сухостоину, сделал лопатку с длинным черенком, выбрал из-под следа лопаткой снег, не потревожив следа, и в эту нишу на лопатке, как блин на сковороде, подсунул капкан, так что отпечатанный волчий след пришелся прямо на спускную тарелочку.

– А если, папаня, волк мимо тарелочки ступит? Сработает капкан? – склонился Гриша перед капканом.

– Не ступит. Такого быть не может. Волки ходят след в след…

– Папань, ты ничего не слышишь?

Анисим перестал возиться с лопаткой, послушал:

– Нет.

– Приклони-ка ухо.

Анисим склонился над капканом.

– Не слышу.

Гриша опять припал на колено.

– Что же ты слышишь, Григорий?

– Да звенит же. Слышу. Тоненько поет…

– Ну-ка, ну-ка, – припал Анисим. – Н-да, – вставая с колена, согласился он, – есть звон. Вот она отгадка, сын. На морозе гудит пружина. Она и отпугивает зверя… – Анисим постоял в раздумье. – Сходи-ка принеси коринку.

Пока Гриша ходил за коринкой, Анисим аккуратно извлек из-под снега капкан, отряхнул его, взял из рук Гриши кусок лиственничной коры, вырезал шайбу, надрезал и надел на пружину.

– Приставь ухо, – попросил он Гришу.

Гриша послушал.

– Перестало звенеть.

Анисим снял шайбу, повозил ее в котелке и отбеленную снова надел на пружинку. Еще послушали капкан по очереди, приложив ухо. И тогда хорошо его замаскировали. Анисим и свой след припорошил снегом.

– Папань! – Гриша настропалился бежать.

– Иду, иду, – поторопил себя Анисим. – А ты, Григорий, не склонен по пути завернуть в распадок… Не приелся рыбный стол? Если чо, так ступай, я следом…

Гриша только и ждал этого – захлопали лыжи, покатился черный комок по белому.

Анисим пересек речку, посмотрел следы у прижима перед отстоем и не обнаружил этой ночью свежего побоища, свернул на Гришину лыжню и только поднялся на лесистый берег, как невдалеке, за еловой кромкой, прогремел выстрел.

– Ну дает сын. Похоже, в цель, – по выстрелу определил Анисим и убыстрил ход. Только поднырнул под ветви ели, с другой стороны шел ему навстречу Гриша и волок за шею глухаря.

– Ловко ты его…

– Па-апань, – заикался от волнения Гриша, – он ягоды ел…

– А шапка где?

Гриша дотронулся до головы.

– Ат ты, – Гриша бросил глухаря и развернулся на свой след.

Анисим поднял птицу, осмотрел от красных надбровий до черного хвоста с белой пелериной. Одна дробинка и попала в шею…

– Фартовый ты, однако… – навстречу Грише сказал Анисим.

– Я только вывернулся, иду тихонько, вот из-за этой ели, – показал Гриша, – смотрю, снег зашевелился, скинул ружье, а глухарь змеей голову показал и забил крыльями. На взлете я его и… С меня будет, – примерил к себе глухаря Гриша.

– На ягоднике был, – определил Анисим. – Ну вот и похлебка с глухариными потрохами, – взвесил на руке глухаря Анисим.

– Хвост унесем – маманя пусть посмотрит, какой нарядный…

– И хвост и крылышко. – Анисим спрятал в мешок добычу, подал Грише заряженный патрон. – На всякий случай…

Гриша зарядил ружье, и они пошли к зимовью. А Гриша который раз рассказывал Анисиму, как он подстрелил глухаря, каждый раз с новыми подробностями, добавлениями и уточнениями.

– Да, забыл сказать, – начинал Гриша, и Анисим с удовольствием слушал, не перебивая, сына.

Солнце спустилось за гору. Закат стеклил закроек неба прозрачной латунью, зенит туманило и рябило, как на песчаной отмели Байкала. И насколько хватал глаз, до самого поворота отражались огнистые всполохи, дымились над речкой.

Готовку глухаря взял на себя Анисим. По этому случаю он выставил и все свои запасы трав – разложил узелки, как в лавке.

Гореточку сухой черники сыпнул Грише и себе щепотку кинул, разжевал: кисло-сладкая, тонкий, едва уловимый аромат – сразу и не скажешь, чего напоминает. Настоится сухая черника. Настой темный, но не скажешь, что черный, прозрачная до свечения темнота. А вот, скажем, брусничный отвар, даже крутой-раскрутой – золотисто-прозрачен. Плохо одно, не набегаешься ночью, до ветра гонит. Но если этим отваром залить жимолость да дать постоять ночь, не только потливость снимет, но и головную боль. Тот же бадан, возьмешь лист в руки, как хром, и блестит – в пору хоть сапоги шей. Настой из него не красный и не желтый, а бурого свечения – будто свеча в нем горит. На вкус горьковатый, вяжущий – напился отвару, пропотел, по-другому себя чувствуешь, как на свет народился. О корне бадана и говорить не приходится – напиток темно-вишневый, прозрачный, будто золотинки плавают в нем. Хоть с какого жару холодный отвар пьешь – зубы ломит, а горло не сядет и никакая простуда не льнет. И как бы Анисим ни относился к травам, а каменный зверобой у него на особом счету. И жажду утоляет, и силы вливает. Другой раз с ног валит усталость, заварил в кружечку зверобоя, попил, будто подменили ноги – хода запросили. Анисим и держит про запас эту травку, наособицу, в узелке.