Затерявшиеся в тайге - [49]

А в желтых кронах берез уже появились и красные блики. Эти яркие пятна, словно бы последний румянец, прощальная вспышка жизни, воспоминание о былой красоте перед окончательным неотвратимым увяданием. И нет силы на свете, которая могла бы его задержать... Решили пройтись по берегу речки посмотреть, нет ли дров. Прошел метров двести, не более, нашел восемь штук молодых подберезовиков. Не оставлять же их! Взял. Грибы приходится собирать, даже когда они не нужны,—срабатывает неистребимый инстинкт грибника. В подмосковном лесу эти подберезовики, найденные на расстоянии вытянутой руки друг от друга, можно было бы счесть счастливой находкой, а здесь грибов столько, что, если хорошо приглядеться, их можно собирать чуть ли не на каждом шагу.

Я уже собирался идти обратно, как неожиданно сделал наблюдение, меня поразившее. На старой березе на высоте около двух метров или немного пониже я увидел странные следы, оставленные явно когтями. Глубокие, почти параллельные борозды сантиметров по двадцать длиной обнажали белую часть древесины. У основания дерева лежали ободранные кусочки, коры. Среди них попадались и крупные. Было очень похоже, что мишка поточил здесь свои когти.

Едва успев подумать об этом, я внимательно огляделся по сторонам, но никаких других следов не увидел. Правда, вокруг березы трава лежала сильно помятая, как будто какой-то зверь повалялся на ней. Я самым внимательным образом обследовал траву возле березы, надеясь обнаружить шерстинки и, как Кювье по единственной кости, восстановить по ним облик животного, но ничего не нашел. Если это был медведь, то очень уж аккуратный...

А если не медведь, кто тогда? Как я ни старался найти подходящее объяснение, но так и не смог. Возвращался я медленно, бросая бдительные взгляды в разные стороны. Иногда казалось, что за кустом притаилась большая бурая туша медведя, обуреваемого сомнениями относительно того, как со мной поступить.

Товарищам я ничего не сказал. Повода для беспокойства особенно нет никакого. Но сам я решил постоянно помнить о возможном соседстве с Хозяином. Не думаю, что встреча с ним смогла бы доставить нам удовольствие: мы здорово ослабели в последние дни и вряд ли сумели бы его одолеть.

Нет, лучше уж действительно не встречаться с медведем, все равно ведь потом не поверят, что мы его живым упустили.

Грибной пост продолжается. Подберезовики, которые я принес, Леша мигом приспособил для супа.

Пока льет дождик, сидим рядом с Толей и делаем ложки. Он свою уже заканчивает, а я, с тоской поглядев на круглое березовое поленце, подумал о том, как много надо с него состругать. Нож по свежей бересте идет хорошо, только для этого требуется много усилий. Но ничего, зато разогрелся за работой немного.

Отношения наши с Толей остаются довольно натянутыми. Иногда достаточно какой-нибудь мелочи, на которую в любое другое время мы бы и не обратили внимания, чтобы у меня или у него возникло ощущение раздражения. И управлять им становится трудно. Однако пытаюсь. Стараюсь не давать Толе ни малейшего повода для разногласий. Изо всех сил сдерживаюсь. Когда чувствую, как внутри поднимается уже знакомое кипящее чувство, обязательно нахожу какое-то дело и ухожу ненадолго. Леша тоже так поступает. Все чаще и чаще отходит в сторонку. Расспрашивать его бесполезно. Это я уже знаю.

Сначала мне активно не нравилось, что он ничего о себе не рассказывает, а потом подумал: а почему, собственно, он должен это делать? Разве каждый человек не имеет права на неприкосновенность собственных мыслей? Зла он никакого не замышляет... Так отчего же я претендую на его откровенность? Вправе ли мы вообще требовать откровенности? Откровенность «по требованию»— это уже не откровенность...

В этот день к вечеру я видел чудо природы: на косогоре нашел одну земляничку. Чахленькая, но— земляничка! Потрясающе вкусная! Откуда она взялась в сентябре? И ведь чуть было не наступил на нее — она терялась на фоне пожелтевших и красных листьев. А наклонился— сам не знаю, откуда сомнение взялось, — и сразу увидел ягоду. Вот ведь, бывает такое...

Ночью, мне показалось, температура была близка к абсолютному нулю. Мерзли лица, стыли незащищенные кисти рук. Толя спал, закрыв портянкой лицо, я натянул на руки носки, но и эта уловка от холода отнюдь не спасала. Практически в ту ночь мы с Толей глаз не сомкнули. Только Леша остался верен себе: спал беспробудно по крайней мере полночи. И как это у него получается... Все время завидую.

В час ночи я вылез погреться к огню и сразу же замер, не в состоянии понять, что происходит: в десяти шагах ничего не было видно. Все скрывала плотная вата тумана. А вдоль реки, как из трубы, несло зимним холодом. У костра еще ничего, но стоило отойти на метр, как холод тут же изгонял то небольшое тепло, которое еще оставалось. Изо рта, когда говоришь, вырываются белесые клубы пара. Впрочем, мы уже здесь наблюдали такое. Интересно, сколько же градусов было сегодня...

Толя выбрался на четвереньках из дома, встал, пошатываясь, и почти натурально воскликнул:

— Смотрите, а река не замерзла!

Честное слово, мы бы не удивились, если бы она после такой ночки покрылась слоем тонкого льда. Холод страшенный... Пишу в блокноте, а пальцы стынут, немеют, будто зимой. А ведь всего-то сентябрь! У Черного моря порядочные люди — не то что мы, бродяги бездомные,—лежат себе, загорают...