Затерявшиеся в тайге - [25]

Но в тот вечер мы долго сидели, глядя в огонь, и, мне казалось, хорошо понимали друг друга. Потом залезли в наше жилище, устроились поудобнее, как только смогли, и затихли.

Прошло уже довольно много времени, а мне не спалось. Леша тихонько посапывал — он научился быстрее нас всех засыпать. Толя лежал неподвижно и тихо, и невозможно было понять, уснул он или нет. А я, осознав, что сейчас не уснуть, сел и стал глядеть в темноту, которую напустила на нас ночная тайга.

Чудилось, будто невдалеке в укрытии тьмы стоит, не двигаясь, большое животное. Его маленькие умные глаза внимательно смотрят на нас... Слабые отсветы пламени подрагивают на его огромных, круто изогнутых бивнях...

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Нет, видно, ночью здесь не поспать... Ноги, когда мы их вытягивали, поджаривались на костре так, что становилось невозможно терпеть жжение разгоряченной резины на кедах, а тело, руки и голова стыли. То и дело вставали к костру подбросить дров в его ослабевающее пламя. Огонь разгорался быстро, но так же быстро и затухал. И снова приходилось вставать и подбрасывать пищи огню.

Опять же комарики окаянные... Безусловно, мы пришлись им по вкусу. Хотя, конечно, выбора у них особого не было. Все эти дни мечтаю о кожаных перчатках: руки невыносимо чешутся от бесконечных укусов. И в последнюю ночь только под утро мне удалось поспать часа два.

Открыл глаза, с трудом сел, распрямляя застывшие ноги, и сразу взбодрился: небо чистое! Лишь кое-где неподвижно висели редкие кучевые и перистые облака. Раннее солнце высветлило верхушки деревьев, бросило на траву яркие желтые блики. Наконец мы увидели солнце... Наша Большая поляна, как мы теперь ее называли, мгновенно преобразилась—стала еще просторнее, светлее. Солнце позолотило траву, морщинистую кору старых сосен, заставило свечами вспыхнуть белые стержни берез. Лучистое тепло согревало, наполняя блаженством. Наверное, я был совершенно счастлив в этот момент...

Бросилось в глаза: за ночь на многих березах прибавилось золота. Верно, холодные ночи не проходят даром и для них.

Проснулся Леша. Лежал-лежал, потом сказал: «Я думаю, в том, что мы так сильно мерзнем, сказываются результаты нашего недоедания. Когда человек голодает, у него нарушаются процессы терморегулирования».

— Так бы сразу и сказал! — упрекнул я его. — А то я думал, будто мы мерзнем оттого, что на улице холодно.

— И кроме того, — продолжал Алексей размышлять на прокрустовом ложе, — при голодании в организме уменьшается производство тепла.

Теперь наконец все стало ясно. Коваленко проснулся и долго перекатывался с боку на бок—видно, вставать не хотелось. Даже сообщение о том, что появилось солнце, на него не подействовало. Похоже, он решил про себя: раз солнце появилось, то теперь уж не скроется.

Я решил поставить психологический эксперимент и с его помощью оторвать Толю от ложа. Я спросил, обернувшись к Леше:

— Как думаешь, какова высота этого дерева? — и я кивнул на высоченную лиственницу, росшую метрах в пятидесяти от нашей стоянки.

Алексей не стал вводить меня в заблуждение и ответил честно: «Не знаю».

— А я думаю, пятьдесят, — подбросил я для затравки.

Нос Коваленко тут же появился из-под капюшона, нацелился в указанном направлении и еще с сонной хрипотцой произнес:

— Да будет тебе известно, что в тайге не бывает деревьев выше сорока метров.

— Ну хорошо, тогда сорок, — с готовностью согласился я.

— И сорока в нем нет, — кажется, Толя уже завелся.

— Ну конечно! — в этот возглас я вложил всю иронию, на которую оказался способен.

— Я тебе говорю! Двадцать семь — двадцать восемь метров. Не больше. — Теперь я знал — его уверенность поколебать невозможно.

— А я тебе говорю—метров сорок! — Я нацепил наживку и забросил подальше крючок. Теперь уже недолго ждать—Толя вот-вот поднимется.

— Я тебе точно скажу. — Коваленко раздраженно вскочил на ноги (что, собственно, и было задачей эксперимента), сбросил куртку, ночной колпак, бывший некогда цивильной фетровой шляпой, схватил свою тетрадь в клеточку, вырвал листок и сунул его мне под нос. Этот листок был чист, как свежий снег в ледяной пустыне Антарктиды.

— Ты согласен, что две клеточки—это один сантиметр?—с угрозой спросил Коваленко.

Я чувствовал, что он был готов меня задушить, если бы я сказал «нет». Пришлось согласиться... Но этот вопрос поневоле заставил насторожиться меня: уж не собирается ли он таким эталоном измерять высоту дерева, прикладывая тетрадный листок к стволу, по мере влезания? Осторожно спросил Толю об этом.

Гневно топорща усы, он ответил сквозь зубы:

— Увидишь.

Да. Должен признать, я поступил со своим экспериментом довольно неосмотрительно. Ведь знал же: если перед Коваленко возникнет задача, что-нибудь вроде того, чтобы определить, сколько именно воды вытесняют грибы в котелке или сколько листьев на старой березе, его остановить уже невозможно. Не успокоится, пока не получит точный ответ.

Толя выбрал шест подлиннее из приготовленных для костра, очистил его от сучьев и с помощью листка из тетради отмерил по нему пять метров. Потом взгромоздил шест на плечи и твердым шагом первопроходца направился в чащу, к лиственнице.