Затерянный остров и другие истории - [23]

Освобожденных пленников тотчас окружили соплеменники, но цвет замечательного народа был в руках врага; эти доблестные мужи столь мало ценили жизнь, что с готовностью, с радостью отказались от нее ради спасения всех, кого любили, о ком заботились. Были среди них испытанные воины, сразившиеся в десятках битв, и юноши, еще не достигшие расцвета сил, что впервые натягивали лук; но сердце их, храбрость и самоотверженность были едины.

Они замерли перед длинным рядом воинов-южан. С поднятой головой, дерзким взглядом, гордо обнаженной грудью. Каждый, нагнувшись, сложил у ног оружие, затем выпрямился, безоружный, и засмеялся в лицо смерти. Тысячи стрел взвились в воздух, из двухсот доблестных уст вырвался смертный крик — ликующе, победно, — словно глас всесильных владык; и вот двести бесстрашных северных сердец перестали биться.

А наутро племена Юга увидали, что место, где они пали, покрылось пылающими огнецветами. И тут смертельный ужас объял их. Они покинули остров, а когда ночь вновь укрыла их, разместились в своих каноэ и, бесшумно проскользнув сквозь Теснины, обратили носы лодок к Югу, и с тех пор эти берега уже больше не видели их.

— Что за доблестные мужи, — прошептала я, едва только вождь завершил свою необыкновенную легенду.

— Да, мужи! — эхом отозвался он. — Белые люди называют его Островом Мертвого Тела. Таков их обычай, но мы, сквомиши, зовем его Островом Мертвых Мужей.

Собранные купами сосны, общие очертания острова были теперь сумрачны и неясны. Покой, глубокий покой царил над водами, и пурпур летних сумерек сменила серая мгла. Но я знала, что в глубине чащи на Острове Мертвого Тела растет цветок пылающей красоты; его краски скрыты нисходящей ночною тьмой, но там, в святая святых его лепестков, бьется сердце и бежит кровь множества храбрых мужей.

ЧАРОДЕЙКА ИЗ СТЭНЛИ-ПАРКА

Есть в Стэнли-Парке известная многим тропа, что ведет к месту, которое я всегда любила называть Соборной рощей, — семье из шести лесных великанов, образующих над головой свод, исполненный благородного совершенства. Но нет во всем мире собора, чья колоннада из мрамора или оникса могла бы соперничать с этими чистыми, красновато-коричневыми стволами, налитыми соками и кровью жизни. Нет фрески, способной сравниться с тонкостью кружев, что повисли фестонами между вами и далеким небом. Никакой изразец, мозаика и мрамор не поражают так, как простой красновато-коричневый ароматный покров, устилающий их изножье. В них заключена душа природной архитектуры, и, создавая их, природа превзошла все свои творения. Ни за что не найти ей более безупречного рисунка, никогда не создать большей гармонии. Но и деревья, изваянные божественной рукой, и собор, поставленный рукой человека, несут общую печать: дух святыни. Правда, не всякий поддастся высоким порывам, созерцая величественный собор; но кто способен устоять перед этой державной рощей, не изведав возвышенных мыслей, очищения нашей грубой природы? Надеюсь, те, кто прочтет эту короткую легенду, никогда не смогут уже созерцать рощу соборных деревьев без думы о славных душах, что они в себе заключают; ибо, согласно поверьям индейцев с Побережья, в них и вправду живет людская душа, и мир стал лучше оттого, что когда-то они имели дар речи и сердце могучих мужей.

Передавая эту легенду, мой тилликум не употреблял слова «чародейка». На языке чинук нет понятия, ему равнозначного, но жесты красноречивых рук так ясно выразили нечто среднее между магией и колдовством, что я выбрала слово «чародейка» как наиболее близкое к тому, что он хотел передать. Всего несколько шагов за соборными деревьями — и заглохшая, забытая тропа уводит вправо, переходя в густую чащу. Только глаз индейца способен различить эту тропу, а он не выразит особого желания посетить ту часть парка, что лежит вправо от великой рощи. Ничто — ни в этом, ни в заоблачном мире — не соблазнит индейца с Побережья наведаться в сокровенную глушь этих диких уголков парка, ибо там, коварно скрывшись от глаз, прячется чародейка, в которую все они верят. Нет ни одного племени в округе, которое не знало бы этой необыкновенной легенды. Вам расскажут ее и те, кто выходит на рыбную ловлю в Игл-Харборе, и племена с реки Фрейзер, сквомиши с Теснин, из Миссии, с верховьев Инлета, и даже племена с Норс-Бенд; но никто не возьмется служить вам проводником. Ибо тот, кто хоть раз попадет под власть чародейки, уже не сможет покинуть этого места. Воля его ослабеет, разум затмится, ноги откажутся нести его вперед, и он станет кружить, кружить вечно, словно вокруг невидимого магнита. И даже когда смерть милосердно придет к нему на помощь, его бессмертный дух будет продолжать вечное кружение и не сможет достичь краев Счастливой Охоты.

Подобно соборным деревьям, и чародейка имела когда-то человечью душу; только это была низкая, а не благородная душа. Индейские поверья особенно красивы, когда речь в них заходит об уроках действия добра и зла на душу человека. Сагали Тайи знает способы обессмертить тех и других. Людей, что таят злые помыслы, тех, чье сердце не ведает добра, кто кровожаден, жесток, мстителен, черств, Сагали Тайи обращает целиком в один только камень, не дающий приюта зернам и росткам, даже мхам и лишайникам; ибо такой камень не содержит влаги — как и те сердца, что не знали молока человеческой доброты. Лишь в одном примечательном случае добродетельный человек был превращен в камень: скала Сиваш. Но индеец, повествуя о нем, удовлетворенно улыбнувшись, обратит ваше внимание на тонкое деревце, венчающее этот царственный монумент. Он скажет, что деревце возникло там с самого начала, чтобы служить людям знаком: добро человеческого сердца продолжает жить и тогда, когда перестает существовать тело. Потому что людей добрых, человечных, участливых, милосердных Сагали Тайи превращает в деревья, чтобы и после смерти они могли вечно приносить добро человеку: даровать бесконечное благо живым, плодоносить, давать тень и приют, поставлять им строительный материал и тепло очагу. Их соки, смолы и волокна, их жизнь и краски обогащают, питают и поддерживают человека; в деревьях нет и следа зла, все в них — добро, сердечность, помощь и движение роста. Они дают пристанище птицам, наполняют музыкой ветры, из них рождаются луки и стрелы, лодки и весла, блюда, ложки и корзины. Их служение человеку не имеет цены, и любой индеец, излагающий эту историю, перечислит все блага и добродетели деревьев. Не диво, что Сагали Тайи избрал именно их хранителями душ великих и добрых.