Затерянные во льдах. Роковая экспедиция - [66]

Долина постепенно расширялась и наконец раздвоилась. На развилке мы пошли по тропе, уводящей влево, пересекли шаткий деревянный мостик и перевалили через холм, чтобы очутиться на очередной развилке. Тут наконец впервые появился снег. Длинная белая полоса пересекала ущелье и реку. Это и тот факт, что нам предстоял один из немногих спусков, воодушевило меня настолько, что я ускорил шаги и догнал Санде.

— Мы скоро встанем на лыжи, — пропыхтел я, указывая на снег.

Я мечтал о том облегчении, которое ощутят мои измученные ноги, заскользив наконец по снегу.

Он посмотрел на меня. Его лицо было спокойным, свежим и даже не покрылось испариной.

— Чем меньше нам придется идти на лыжах, тем лучше. Просто попытайтесь идти равномерно. Старайтесь поддерживать один и тот же темп. И чуть размашистей. Мы идем слишком медленно.

— Вы хотите сказать, что Ловаас идет быстрее нас? — спросил я.

Он кивнул:

— Конечно. Да, я понимаю, что вы не виноваты. Мы привычные к такой ходьбе. А вы нет. Просто закройте рот, опустите голову и продолжайте идти. И помните: темп задаю я. Вы немного отдохнули, так что мы можем пойти быстрее.

И он зашагал вперед. Я пристально следил за его ногами. Они мелькали все быстрее, легко и непринужденно делая длинные скользящие шаги, без малейших усилий поддерживая постоянный темп. Некоторое время мы шли берегом реки, и брызги от нескольких небольших водопадов каплями оседали на наших лицах. Я старался от него не отставать, повторять его пластичные движения, невзирая на боль в коленях. Затем начался неуклонный и безжалостный подъем. Как я ни старался, но он все больше отрывался от меня, уходя вперед. Я оперся руками о коленные чашечки и низко опустил голову. Я должен успеть. Я скрежетал зубами и думал о Фарнелле. Я обязан был успеть к нему раньше Ловааса. Я начал напевать какой-то мотивчик, с шипением втягивая воздух на каждом судорожном вздохе. Я урчал его себе под нос в ритм собственным шагам. А ритм моих шагов совпадал со словами «я должен успеть на помощь к Фарнеллу». Я должен успеть на помощь к Фарнеллу. Мои ноги буквально горели. Они словно налились свинцом и болели так сильно, что я едва их переставлял. Я задыхался, а глаза заливал пот. Ко всему прочему тяжелый рюкзак оттягивал плечи, врезаясь лямками в тонкую кожу над ключицами. Мне казалось, что еще немного, и шея не выдержит этого напряжения. Я упорно придерживался ритма этих слов — я должен успеть на помощь к Фарнеллу. Но постепенно мое сознание затуманилось и я перестал не то что повторять эти слова, которые изгладились в моей памяти, но даже выдыхать сквозь зубы в ритм собственных шагов. Мой рассудок превратился в чистый белый лист, на котором не было ничего, и воспоминаний о Фарнелле тоже. Я уже вообще ничего не помнил. Теперь мой мир сузился до каменистой тропы, неуклонно взбирающейся на гору, и покачивающейся далеко впереди маленькой фигурки Санде с непомерно большим рюкзаком на спине.

Мы постепенно удалялись от реки, продолжая взбираться по одному из склонов. На вершине туман оказался еще гуще. Тут также кое-где встречался снег, а тропка еле угадывалась. Мы вступили в дикие места, и нас окружили огромные, покрытые лишайником валуны, припорошенные снегом. Время от времени попадались обломки скал с огромной буквой «Т», написанной красной краской. Это ассоциация туристов старательно наметила тропу. Внезапно среди унылых деревьев с вывихнутыми во все стороны ветвями я увидел надпись — «БЬОРНСТИГЕН». Рядом с огромными черными буквами на гигантской плите была нарисована стрелка, которая указывала налево. Санде поджидал меня, остановившись у плиты.

— Медвежья лестница, — произнес он. — Тут можно срезать дорогу. Если Ловаас предпочел более легкий маршрут, мы сможем его тут нагнать. Правда, придется взбираться на скалу.

У меня упало сердце. У меня не было ни малейших иллюзий насчет того, что Санде имел в виду, говоря: «Придется взбираться на скалу». Он зашагал левее, поднимаясь по пологому склону.

— Наверху мы сделаем привал. Заодно и перекусим, — сообщил мне Санде.

Он сказал это, небрежно обернувшись через плечо, как будто пытаясь меня приободрить.

— Откуда это название — Медвежья лестница? — поинтересовался я.

Я шел так близко, что почти касался лицом потертой брезентовой ткани его рюкзака.

— Какой-то старый медведь часто пользовался этой тропой. Думаю, в этом вся причина.

— В этих горах водились медведи?

— Еще и как водились. Мой отец на них охотился. Они тут и сейчас встречаются. Но на них уже не охотятся.

Мы примолкли, потому что склон стал еще круче. Вскоре мы взбирались наверх под нависшей над нами отвесной скалой. Кровь стучала у меня в ушах. Я чувствовал, как по спине стекают ручейки пота. Туман и пот крупными каплями собирались у меня на бровях. Мы прошли через сугроб. В снегу отчетливо отпечатались следы подбитых гвоздями ботинок. Санде остановился и показал на отпечатки:

— Все ведут вверх. Никто не спускался. Мы можем догнать Пеера.

— Ловаас тоже здесь шел? — пропыхтел я.

— Понятия не имею, — последовал ответ.

В тумане окружающий мир казался совершенно неподвижным. Река напоминала о себе лишь приглушенным журчанием. Маленькая серая птица щебетала, сидя на большом камне и как будто кланяясь нам всем телом. Еще один сугроб, за которым началась крутая каменная осыпь, припорошенная снегом и исчезающая в тумане. Поодаль виднелись бесконечные цепи призрачных пиков в высоких снежных шапках. Но меня слепил пот, и я уже не видел почти ничего, кроме предательски присыпанной снегом тропы, петляющей вдоль неприступной скалы. Поскальзываясь и чертыхаясь, я пытался цепляться за эти камни как ногами, так и руками, но из-за тяжелого рюкзака то и дело терял равновесие. Я задыхался и обливался потом, но упорно взбирался наверх. Я думал о старом медведе, для которого эта осыпь служила лестницей. Правда, у него было четыре лапы и ему не приходилось тащить на себе рюкзак и лыжи. Местами тропа показывалась из-под снега, и тогда из-под ног Санде скатывались камни, больно бившие меня по голеням. Камни катились и из-под моих ног. Некоторые из них застревали в снегу у меня за спиной, замолкая внезапно и бесповоротно, но другие продолжали грохотать, и их рокот постепенно становился все тише и наконец окончательно стихал вдали.