Затаив дыхание - [142]

— Так ты, выходит, фашист, — заключил Джек.

— Я — реалист, — поправил Эдвард. На нижней губе у него выступила слизь. — Я — человек бывалый. Слушай меня, приятель. У меня, блин, жизнь была куда интереснее твоей. Начнем с того, что я три года прожил в Дубае.

Спустя примерно двенадцать часов самочувствие у Джека было премерзкое. Как будто его отравили. И Милли с нескрываемой неприязнью опять повторила:

— Ты теперь свободный мужчина.

— Каюсь, Милл, прости меня, пожалуйста. Мне очень стыдно.

Где-то на улице негромко скрипнули по асфальту шины. Про урну с прахом Макса напоминать не стоит.

— Так. Пожалуй, всё, — сказала Милли.

Она вышла, но вскоре вернулась с вегетарианской лазаньей из магазина «Маркс и Спенсер» и коробкой «наполеонов» из кондитерской «У Луи». Как ни старайся, но заварной крем непременно вываливается из этих пирожных, а коржи разлезаются, словно мокрая бумага. Джек ковырял вилкой жесткие, как пергамент, слои лазаньи; от сильного запаха сыра тошнота подкатывала к горлу. Милли выглядит чуть постаревшей, но ей это даже идет. Кто-то по-новому ее причесал, и она отдаленно напоминает русских дам начала двадцатого века. Чем именно, он не знает и даже не уверен, что прав. Просто такое у него впечатление.

— Ты побелел — дальше некуда. Хуже, надо полагать, не будет, — продолжала она. — Короче, мы с Клаудией хотим все здесь распродать и купить что-нибудь в Италии. Или, может, во Франции. Будем выращивать овощи. Вот так, уж извини.

— С Клаудией?

— Да, с Клаудией, вдовой Роджера Гроув-Кэри.

— Он вправду умер?

— Да, наконец-то, — ответила Милли. — На прошлой неделе. Завтра похороны.

— А мне никто не сообщил, — пожаловался Джек, напрочь забыв, что он сам отрезал все технические возможности связаться с ним.

— Я же тебе только что сообщила. И вчера говорила. Но ты был пьян до беспамятства.

Джек положил вилку и сунул руки между коленями.

— Овощами, стало быть, займетесь.

— Да. Будем сообща растить ее сына. Подальше отсюда. В большом сельском доме. Вдвоем, как родители. Разведем много разных овощей. Не исключено, что откроем вегетарианский ресторанчик — так, для забавы. А ты можешь иногда приезжать и играть джаз на пианино, если оно настроено. До сих пор я совсем не прислушивалась к своему внутреннему голосу.

Джек прикусил губу, чтобы мучительной гримасой не выдать своих чувств.

— Гм, тут мне потребуется руководство со стороны, — в конце концов, выдавил он. Фраза была совершенно не в его стиле, поэтому прозвучала иронично.

Он явно не в себе, ведет себя неадекватно.

— На мой взгляд, тебе будет полезно встать на ножки и выйти в реальную жизнь. Пора начать самому о себе заботиться.

Джек отодвинул тарелку с лазаньей и снова стиснул руки между коленями. Да, к примеру, можно отправиться в кругосветное путешествие на велосипеде. Будет крутить педали, пока не окочурится в каком-нибудь милом местечке, вроде пустыни Гоби.

— Ладно. Хорошо, — сказал он. — Значит, ты… гм… бросаешь работу?

— Со мной все просто. Если понадоблюсь в качестве консультанта… Сегодня можно работать где угодно. Открывай офис хоть в Италии, хоть во Франции. Далее везде.

Джек кивнул. Милли всё по плечу: сядет со своим ноутбуком у щербатой стены из светлого камня, теплые солнечные блики будут играть на ее руках, ветерок принесет ароматы цветущих олеандров и полевых трав… — тимьяна… Запросто.

— Поступай, как считаешь нужным, — внезапно осипшим голосом едва слышно проговорил Джек; руки у него были по-прежнему зажаты между коленями, голова понуро склонилась, будто ожидая удара топора.

— Больше всего мне всегда хотелось спокойно жить в окружении детишек, варить им кашу и рисовый пудинг, — мечтательно сказала Милли.

Джек не успел ответить: в дверь позвонили. К его удивлению, Милли почти вскочила и чуть ли не бегом поспешила в прихожую. Такое впечатление, что у нее появился новый источник энергии: щеки разрумянились, пышные волосы упруго колышутся. Джек встал и двинулся следом; вдруг это Эдвард? — мелькнула тревожная мысль. Он пытался ускорить шаг, однако ноги его не слушались. В дверях стоял незнакомый мужчина с ярко-красным собачьим ошейником в руках.

— Это, случайно, не ваш? — тяжело дыша, спросил он. — Боюсь, я только что задавил выбежавшего на дорогу лабрадора.

Милли недоуменно обернулась к Джеку.

Мужчина был очень высокого роста и весь в черном. Вместо галстука лоскут белой ткани. Белое с красным. Викарий. Едва ощутимый запашок жженой резины. Я навсегда потерял жену, свербила мысль. Викарию-то невдомек, он уверен, что перед ним довольные жизнью супруги, владельцы богатого дома; в изысканном холле, на стене, которую сквозь открытую входную дверь не могут увидеть жадные и нечистые на руку представители нынешнего мира, висят фотографии Арта Синсабо[140] с дарственными надписями.

— У нас нет собаки, — неожиданно громко сказал Джек. — За время нашей совместной жизни мы с женой не завели ни собаки, ни кошки, ни даже золотой рыбки по имени Клифф. Только маленький коробок с прахом. Но и он пропал.

— Я тебе не жена, — прошипела Милли.

— Рано или поздно непременно заведете, — громко заверил викарий, пятясь к двери и размахивая собачьим ошейником. Крошечный колокольчик на ошейнике долго звенел поверх невнятных аккордов Лондона.