Затаив дыхание - [139]

— Милли мне вкратце все рассказала, — небрежно бросил Эдвард. Он почти в открытую радовался неладам у соседей. — Про компанию «Врун и сын».

— Какого дьявола она тебе-то выкладывала?! С ума сойти.

— Честно скажу, я провел целое расследование. Сам знаешь, Милли с Лилиан были закадычными подружками.

— С Лилиан, но не с тобой.

— Верно, но я умею обаять женщину.

— Надеюсь, что не мою жену.

Эдвард залился смехом, продолжая ворошить горящие угли в причудливом кирпичном сооружении для барбекю. Шорты в стиле «джунгли» едва не лопались на его объемистых ляжках. Сыпавшиеся с деревьев листья вспыхивали, не долетая до огня.

— Увы. Такая рыбка на мою наживку не клюнет. Она попросила меня присматривать за домом. По-соседски. Чувствовалось, что она в большом расстройстве. Я всегда знал, что ты с придурью, но что такой болван, не представлял! Подумать только! Имея законный неограниченный доступ к телу Милли Дюкрейн, связаться с тупой балтийской блондинкой!

— Она не тупая, но я с тобой согласен.

Сквозь дурман от выпитого шампанского Джека пронзило острое чувство утраты. Глядя, как Эдвард умело и любовно ворошит угли, он попытался представить его в детстве. Задачка-то нехитрая. В определенном смысле Эдвард так и не повзрослел. И это многое в нем объясняет. На сад уже спускалась непроглядная тьма — вернее, спустилась бы, если бы сад, точно взлетную полосу, не освещали по периметру галогенные лампы. Эдвард прыснул на угли жидкости для барбекю, и мгновенно вспыхнувшие языки пламени принялись лизать толстые куски говядины.

— Смотри мясо не опрыскай, — сказал Джек.

— Положись на меня, старик. Здесь убежище для холостяков. Нам надо держаться вместе. Вжик! Сипасибо, ребятки, сипасибо.

Джек услышал негромкий звонок, определенно в его доме; напрасно он не закрыл стеклянные двери, пожалуй, это опрометчиво с его стороны. Вероятно, звонят из больницы, а может, его отец. Или Милли. А то и Кайя. Придется завести мобильник. Меньше всего на свете ему хотелось жарить и есть барбекю вместе с Эдвардом Кокрином, однако ж именно этим он сейчас и занимается. После ремонта дом Эдварда выглядит очень элегантно, в отличие от хозяина — во всяком случае, в этих дурацких шортах. Джек вновь наполнил фужер. Надо же себя побаловать. Жаль, что он не прихватил свитера. Днем было жарко, точно на юге; ан нет, здесь все-таки север, да еще и осень.

— Та история с твоим отцом…

— И что?

— Злишься на него за то, что он с собой сделал?

— Может, и злюсь, — ответил Эдвард. — Он был викарием, а я взял и пошел в армию.

— Правда?!

— Семь лет оттрубил. В Северной Ирландии та еще веселуха была, — добавил Эдвард, поворачивая вертел с мясом.

Джек представил себе соседа в военной форме: вот бронемашина осторожно едет по Фоллз-роуд[136], а из люка, словно чертик из табакерки, высовывается Эдвардова голова в каске. Удивительно, сколько неожиданного скрывается в человеке, которого вроде бы знаешь, как облупленного.

— Получается, ты ему отомстил.

— Точно. Плюнул в рожу.

— Викарий — и покончил с собой?

— Да, викарий, потому и покончил с собой. На самом деле он утратил веру. Как-то несерьезно, скажи? Он ведь даже получил какой-то пост по церковной линии. К маме относился жутко. Курильщик был заядлый, сигарету не выпускал изо рта, зато спиртного — ни капли. Эгоист, каких поискать.

Как будто ты не эгоист, подумал Джек. Однако же именно Эдвард пригласил его к себе. Посочувствовал соседу. А может, Милли попросила Кокрина приглядывать не только за домом, но и за мужем?

Они уже взялись за зефир, как вдруг, точно в страшном сне, из-за деревьев и густых кустов, разделяющих два участка, Джек услышал голос Милли: она звала его из оставленных нараспашку стеклянных дверей. Голос дрожал, будто она боялась наткнуться на что-то страшное. Обычно Джек не оставляет двери незапертыми, но он ведь пошел в соседний сад, рукой подать от дома…

— Бог ты мой, похоже, твоя кричит, — прошептал Эдвард, поворачивая на вилке оплывающую зефирину.

Джек уже успел прокусить подсохшую над огнем корочку и с наслаждением ощутил полузабытую сладость мягкого зефирного суфле: в памяти сразу всплыли картины жизни в скаутском лагере. Приторная масса залепила рот; делать нечего — пришлось, обжигая язык, глотать все разом.

— Она вернулась, — с трудом выговорил он.

— Похоже на то. Э-гей! — гаркнул Эдвард; спьяну ему в голову не пришло сначала посоветоваться с Джеком насчет дальнейших действий. — Тут он, у меня.

— У тебя?!

— Ага, мы с ним вовсю гуляем. И не надо нас осуждать.

— Неправда! — крикнул Джек. — Мне тошно и горько.

Он не заметил, как выпил гораздо больше обычного, и теперь все стало казаться забавным и вызывало лишь беспечный смех. В конце-то концов, жизнь не больничная койка. Вокруг происходит масса нелепого и потешного, надо только уметь это видеть. К примеру, его собственный вопль — что ему тошно и горько, — уморительно комичен. Эдвард неожиданно положил руку на колено Джека. Тоже можно лопнуть со смеху. А тут еще… С этим зрелищем вообще ничто не сравнится: нанизанная Эдвардом на вилку зефирина, повинуясь закону тяготения, очень медленно, как в эпизоде из какого-нибудь фильма ужасов, оплывает и вот-вот плюхнется ему на колени.