, где они совершают единое дело, воспроизводя действительность в зрительных образах и в слове. Хорошо показывает, как они нуждаются одна в другой, поэт, особенно прославившийся своими гппорхемами
[1074] и достигший в них высокой убедительности:
Засвистав
Пеласгийского коня, амиклейского пса,
Соревнующей стопой
Мчись в угон за витым напевом,
Как на Дотии, открытом всем ветрам,
Тщетной смертью
Ты летишь за рогатой ланью,
А она лишь поворачивает шею.
(Перевод М. Л. Гаспарова)
и так далее: все это как бы громко призывает[1075] к плясовому показанию или, лучше сказать, какими-то нитями влечет к определенным движениям руки, ноги и все тело, которое не может оставаться в покое при звуках этой песни. Сам поэт не находит зазорным похвалиться тем, что он не менее искусен в пляске, чем в поэзии:
Я умею смесить
[1076]ноги в легком плясе!
Критский в нем лад и молосский над ним гуд…
(Перевод М. Л. Гаспарова)
Но в наше время ничто так не пострадало от упадка в покровительстве Муз, как пляска. Этого именно и опасался когда-то Ивик, сказав:
Против бога изволенья не ищу хвалы я смертной.
[1077](Перевод Μ. Л. Гаспарова)
Ведь ныне и пляска, в содружестве с какой-то простонародной поэзией и отойдя от былой небесной[1078], овладела упадочными и безвкусными театрами и в своем тираннстве подчинила себе едва ли не все, чем ведают Музы, но погубила свою истинную почесть у всех разумных и благочестивых людей».
Вот, Сосий Сенекион, чем закончилось собеседование у высокочтимого Аммония в дни, посвященные Музам.[1079]