Зашифрованные маршруты - [22]

Я прицелился. Зверь повернулся ко мне своей огромной мордой и, видать, почуял нас, маленькие ушки прижались, шерсть на загривке встала дыбом. От выстрела, казалось, обрушились скалы. Медведь попятился, взревел и прыгнул в сторону. Меня он не увидел, и я успел выстрелить второй раз. Он прыгнул в мою сторону и на задних лапах пошел на меня. Передернув затвор, я опять выстрелил; как мне показалось, попал в голову. Он заревел и на мгновение остановился. Выстрелив четвертый раз, я бросился за дерево. Одним прыжком зверь настиг меня. Ударом лапы переломил сосну, разделявшую нас, и тут я последнюю пулю всадил ему прямо в лоб, уперев ствол в голову. От удара его лапы карабин разлетелся в щепки. Я упал, пытаясь выхватить нож. И тут между мной и медведем возник красноармеец Воробьев с наганами в обеих руках. От первого же выстрела медведь рухнул и перевернулся на спину, задрав лапы так, что я видел его запачканные глиной подошвы. Бистро я вскочил на ноги и стал себя ощупывать. Кости были целы. «А синяки, товарищ командир, сойдут», - пошутил Воробьев.

Подошли к медведю. Что за черт! Я всегда хорошо стрелял, а тут какое-то колдовство. Наклонившись к огромной разинутой пасти медведя, я двумя руками ощупал его череп. Кости были переломаны, потому что под ладонями они ходили ходуном. Позднее, когда мы сняли с него шкуру, все пять моих пуль обнаружились в голове. Какой живучестью наделила природа этого зверя. Пуля из нагана Воробьева сидела в самой середине звериного сердца.

Уставшие бойцы пировали до вечера, делали шашлыки, жарили мясо на камнях. Мулеков почему-то был угрюмым. Его я спросил, доводилось ли ему коптить мясо в таежных условиях, чтобы заготовить пищу впрок. «К сожалению, коптить не умею», - ответил он.

Вынимая документы из переметной сумки, я заметил, что лошадь моя дрожит, Я сказал об этом Мулекову, он, небрежно посмотрев на лошадь, ответил, что она напугалась медведя. Но красноармеец Величко возразил, что лошадь мою стало трясти до медведя и причина, вероятно, кроется в чем-то другом. Вечерняя заря гасла, сгущались сумерки. Слева, на низкой горе, мы услышали, как под чьими-то ногами скрипит и осыпается вниз щебень. Мы насторожились, держа наганы наготове. И вдруг раздался голос человека: «Эй, эге-е-гей! Стрелять, однахо, не надо!»

Человек! Первый человек, встретившийся нам в этой проклятой заколдованной тайге! В волнении мы вскочили на ноги и закричали охрипшими голосами. Захрустел валежник, качнулись ветки, и к огню вышел небольшой сухонький человек: «Стластвуй, люди. Моя охотник. Сетене мою звать». Я определил, что он удэгеец. Сетене, указывая пальцем на моих людей, спросил: «Экспедис?»

- Нет, не экспедиция, груз везем срочный.

- Куда, начальник?

- К Байкалу надо выйти.

Старик вдруг вскочил на ноги:

- Совсем, совсем не туда идете. Кто так покасывает?

Я указал на Мулекова.

- Твоя шибко плохо покасывает.

Я посмотрел на лохмотья, в которые был одет удэгеец.

- Сетене, - спросил я, - а ты как сюда попал, тоже заблудился?

- Один сдесь живу, совсем один. Давно ушел я с Амура. У меня все умерли с голоду. А купеза Порошин шибко плохой человек, требует: дай белка, дай соболь.

- Тайгу, Сетене, знаешь?

- Мало-мало снаю.

- Где мы сейчас находимся?

- Моя курить пудет и говорить пудет. - Он вытащил из-за пояса тонкую, сделанную из корня древовидного вереска трубку, отвязал от пояса кисет и, не торопясь, стал набивать трубку пахучим табаком. - Моя думает, люди совсем нигде не находятся.

Хворостиной он стал быстро чертить возле самого костра. Нарисовал извилистую линию. Против нее - неровный эллипс. Я сразу же понял, что это Байкал.

- Сдесь, - он ткнул хворостиной в извилистую линию, - вода, море, оке-а-ан.

- Как оно называется?

- По-русски совсем запыл.

- Охотское?

Он быстро закивал головой:

- Та-та-та, - начальник хорошо сказала.

Про себя я ужаснулся: выходит, что все время мы или кружили на месте, или шли в противоположную сторону.

- Твоя, начальник, толжна путь тержать вот так, - он прутиком провел по земле, - каждую речку пересекать.

Он повернулся к Мулекову:

- Твоя плохая провотник, совсем нигте не вела. - Сетене посмотрел на одежды бойцов. - Холодно скоро пудет, как идти пудете? - Подогнув ноги под себя, он горестно качал головой: - Снег пудет, лошадь кушать нечего пудет.

Я подал ему кусок медвежатины. Он вежливо взял, почтительно кивнул головой:

- Спасипо.

Я спросил, что он делает в тайге. Сетене ответил, что будет ставить капканы на соболя, куницу, горностая, чтобы рассчитаться с амурским купцом Порошиным.

- Может, с нами пойдешь? - спросил я его, но он замахал обеими руками, как будто отгонял комара.

- Таких денег у начальника нет, сколько нужно отдать купезе Порошину.

- Много ты ему должен?

- Мноко, ой мноко! - Он показал три пальца. - Столько зим я пуду ловить соболя, чтопы с Порошей рассчитаться.

Я смотрел на удэгейца, и совсем не мирные мысли обуревали меня. Про себя я решил: «Если охотник откажется провожать наш караван, задержу его силой. Ему от этого хуже не будет. И сделал бы это я не во имя спасения отряда и не во имя спасения себя, но во имя спасения золотой валюты республики».