Защита от дурака - [26]

Кто-то дергает меня за ногу, я не удержался на столбе и падаю.

— Вот тебя-то, Мохнатый, я и искал! — громыхнуло надо мной. Я увидел знакомое лицо, и предплечье робота блеснуло отраженным светом фонаря.

— Через галактику, это не Мохнатый! Обидно! — услышал я — и поплыл по широкой черной реке, запомнив только блик от металла, опустившегося на мою голову. . . . . .

. . . . . Я вынырнул и огляделся. Сел. Площадь была залита густым лиловым светом фонарей. В разных концах ее серели одинокие фигуры вроде меня. Из фигур — кто лежит, кто сидит, кто пробует встать, но падает. Один быстро ползет в сторону домов.

Мой вялый взгляд доковылял до трибун. Там копошится серая масса, мелькают диагоналевые комбинезоны. Крики, стоны, грохот от падений о доски. Лиловые стоят невозмутимым строем по периметру трибуны. Я хочу приподняться — и вдруг снова ныряю в широкую черную реку. . . . . .

. . . . . снова выныриваю. Тронул кровь на голове — запеклась. Рукав давно потерял. Боль, то и дело, задергивала занавеску перед глазами.

Трибуна пуста. Лиловое оцепление снято. На площади я один.

Я поднимаюсь и, шатаясь, иду к месту, где оставил шиману.

Но по прямой не выходит — сносит в сторону.

Площадь усеяна консервными банками, бутылками, кучами мусора, обрывками газет, какие-то обломки ящиков, следы костра (костра? почему?), объедки. Я вступаю в огромное жирное пятно, — очевидно, здесь танкер промывал свою колоссальную утробу. В одном месте покрытие площади взрыто, и из ямы торчат какие-то вонючие ящики. Должно быть, радиоактивные отходы, равнодушно думаю я. Костер, вспоминаю я, костер — какой? А для 92 миллиардов. Пепел, пепел высокого, красивого, в четверть неба, гриба… На краю ямы топорщится могильный холмик. Всего лишь девяносто два миллиарда. Я плыл и плыл по черной широкой площади, которая была серой, и выбирал лиловые сети.

Перед трибунами, на которых недавно так величественно бесновались президенты, одиноко, обиженно, блестя стороной, омытой лиловыми лучами луны, лежал наивный результат агломератской деятельности — в пирамидку свитая аккуратная колбаска.

* * *

Следующая попытка после Парада Разума — длинный сладостный сон: я прилип к письменному столу. Море впечатлений — выплеснуть. Держу в руках чудо. Смог написать. Впервые!

Быстрее в редакцию. Хочу, чтобы все — как я. Чтобы я — как все. Чтобы все со мной, и я — со всеми. Вот.

пригорюнилась птичка и спрашивает: как бы мне

Да, кстати, редакция. Вот

Грузный агломерат. . . . . вспорхнула. . . . . смотрит на меня. . . . . что это вы принесли?. . . . . чирикает. . . . . потом. . . . . суп. . . . .

Поведение агломератов в редакции меня крайне поразило. Тот грузный тип, который прочитал мое произведение о величайшем событии, долго, внимательно разглядывает меня, ничего не говорит. После этого он зовет другого сотрудника и дает ему мою рукопись. Тот читает (я замучился ждать) — и молчит. Опять же на меня смотрит.

Грузный: Это как же понимать, молодой агломерат? Вы издеваетесь над гениальной системой ЗОД? Вы понимаете, чем это пахнет? В Аграрку захотели?

Я: Вы меня неправильно поняли!

Второй: Милый мой, но кто же сам, добровольно, станет хвалить ЗОД, писать, что все у нас хорошо, что лучше и быть не может! Мы тут работаем, это наша работа, мы и хвалим. По какой речке плыть — той и славушку творить. Но чтобы кто-то делал это просто так, от души, такого, милый мой, не бывает. Надо быть… Дураком. Зачем вы накатали эту похабщину — передразнить то, как мы обыкновенно пишем?

Я: Да ведь я искренне… Я недавно из Аграрки, столько впечатлений…

Грузный: Может, его на Г/А? Кто же, будучи в своем уме, не понуждаемый извне ничем, станет хвалить Агло, восхищаться Парадом Разума и славить «наивный результат деятельности агломератов — в пирамидку свитую аккуратную колбаску»!

Второй: Агломерат — существо сложное. Очевидно, возможны и такие безумные случаи.

Грузный: Проваливай отсюда подобру-поздорову. И не пиши никогда, деревенщина!

Обухом.

* * *

где я шатался, где бродил

только был глубокий вечер, и фонари досвечивали последним прохожим перед официальной ночью. Я вернулся к своей шимане. Остановился на тротуаре возле. Способность думать последовательно возвращалась. Почему она сказала, что среди небогатых я — самый бедный? Что значит небогатые и отчего я — самый бедный? И все-таки Фашка разрешила встретиться. Ничего не потеряно. Я покажу ей настоящую Агло, она полюбит ее, как полюбил Агло я.

Родители и Пим, Джеб и Брид, братья-студенты, Додо и Мена, Чунча и Бут, многие, многие другие и многое другое, что вошло в меня, — все было необычайно, ново, рвуще важно, но поверх всего, надо всем и превыше всего было мое желание быть, желание присутствовать и не опускать взгляда. Быть — значит, рано или поздно все увидеть и все понять.

Я задумываюсь и касаюсь перил, ограничивающих тротуар.

Удар отшвыривает меня на пару метров. Я встаю, отряхиваюсь, и у меня выступают слезы на глазах. Как я счастлив!

Мне хотелось подойти и погладить эти серовато-серые перила, которые защищают мою жизнь, мою судьбу, мое счастье, мое будущее. О милая, дорогая Агломерация, прекрасный цветок, выросший на навозе прошлого!