Защита - [20]

Глава 10

1

Из рядов поднялась ещё одна незнакомая Пальцеву фигура.

– Кто это?

Пётр Фёдорович Невмывако собрался выступить. Сначала он шевелил беззвучно губами:

– Не собирался я выступать…

Его перебили. Поднялся учёный секретарь, сказал:

– Простите, откуда вы? Для протокола следует назвать себя.

Невмывако назвался, откашлялся и повторил:

– Не собирался я выступать…

И в это раз ему не дали говорить. Председатель постучал по графину колпачком ручки и сказал:

– Прошу соблюдать тишину. Выступающих просим выходить.

– Я не собирался выступать, – в третий раз повторил Невмывако, – но я знаком с темой изложенной диссертации…

Когда Левкович пригласил его по старой памяти на защиту, Невмывако действительно не собирался выступать. Но понимал: если пригласили, то нужно сказать хотя бы пару слов. Он не знал, как это лучше сделать, давно не выступал и заранее начал волноваться. «Нужно поскорее выступить, – подумал он, – зато потом поспокойнее будет». В тему он не вникал, но понимал, что всех волнует актуальность проблемы. Для пользы диссертации он решил использовать известность и авторитет Главного Конструктора космонавтики, заявив, что задача возникла в Королёвском прославленном КБ…

– Это как? – закричали вдруг с места. – Выходит, докладывается заимствованное?

– Нет, – испугался Невмывако, – я говорю об актуальности задачи. Она возникла из насущных сегодняшних нужд военно-промышленного комплекса.

За последние дни Невмывако сдал, ходил с одышкой и, когда услышал о защите в институте, подумал: «А хорошо бы к ним на кафедру! В институте – тишина и порядок. Туда бы мне». Он вспоминал последние дни в Краснограде. Тогда чувствовал – не выдержит. Вынесут ногами вперёд. А на кафедре – тишь да благодать и академический отпуск чуть ли не в полгода. Кайф полный!

Невмывако говорил о вкладе. Слова его протискивались сквозь щель рта, словно неповоротливые садовые рыбы, которые, покинув его, медленно плыли по сторонам. Он и сам напоминал снулую рыбу, вытащенную из воды.

Мокашов завидовал тем, кто умеет говорить. Он многое бы отдал за это умение. Сколько раз в его жизни всё зависело от языка. Ум – хорошо, но с языком – ещё лучше. Он считал, что в каждом умеющем говорить скрыт талант. У Невмывако в этом смысле выходило от противного, невесть что, и об эффекте можно было только догадываться.

– Кто это? – спросил Пальцев.

– Невмывако. В своё время был замом Викторова.

– А… слышал. Дуб, говорят, порядочный.

2

Выражение «офисный планктон» вошло в общий разговорный лексикон. Оно годилось и водам института… Если первые ряды были заполнены околонаучной публикой, то дальше гужевался совершенно странный народ. Его можно было сравнить по аналогии с болельщиками. Известных учёных здесь просто почитали. Но и бескорыстно десятки лет сочувствовали околонаучным фигурам – малозаметным, неясным в смысле научных перспектив и самим себе, и с истовостью игроков на бегах ставили на них. Тем и правда внимания не хватало. Успех и оправдание многолетних чаяний, пожалуй, считался здесь не менее важным, чем для основных участников.

Странная это была публика. Она жила отражённым светом. Не сотвори себе кумира – сказано именно о них. Волнения, переживания, и чаще в итоге – ноль. Они досконально знали историю вуза и кафедр. Подобно довоенным бабушкам, судачившим у подъездов, у них наиполнейшие сведения о профессорах-преподавателях. Планктону известно всё: кто, с кем, когда и по какому поводу? Причем у них своя ценностная шкала. Для истинной оценки им не хватает конкретных знаний, однако ошибки у них редки, и все расставлены по местам в табеле о рангах, и они могут поспорить с ВАКом по поводу заслуг.

Да и планктон ли это? Скорее, низшее звено института, институтский технический персонал. Они знакомы друг с другом и связаны между собой и даже с научным кругом общенаучными интересами, но больше житейскими байками и общей институтской судьбой. На всё про всё у них собственное выверенное мнение. Они похожи на болельщиков, хранящих в памяти буквально всё о любимых командах: существенное и мелочи, вплоть до пристрастий, – играя роль непризнанных знатоков, авторитетов, третейских судей и хранителей личных тайн.

К подобной публике можно относиться по-разному. Пренебрежительно и отрицая её, хотя такое чаще плохо заканчивается, и остаётся признать способность этого слоя иметь негласное мнение и влиять на порядок вещей.

У этого мира есть своё божество. Оно, говоря без патетики, – будущее. Мир этот с виду несовершенен, в нём масса интриг, неумения, недомолвок, однако он всё переживёт. Адепты его воспитают внуков не в религии, и Мокашов готов спеть им гимн!

Религия в наше время тоже необходима. Для милосердия. Хотя порой у неё милосердия ни на грош, и церковь нынче не та. Религиозные стали оголтелыми. Ещё немного, и станут наказывать тех, кто, скажем, не верит не только в высший смысл, но и в Деда Мороза, а заодно в гномов и ведьм! «Помилуйте, как же? – скажут вам они. – Кругом действительно много ведьм, может, с виду и не страшных, но с ними приходится считаться. Факт налицо».

Религия, по-Мокашову, скроенный древними свод правил. А полезны ли они в изменившихся условиях? Не факт. Религия – порядок жизни. Из утверждения принятого порядка порой возникали войны. Да, это правила с наивной мифологией и дорогой театральной постановкой, можно сказать. Так ведь нужны какие-то правила, чтобы, не тратя времени, поступить правильно. Порой и подумать некогда, а нужно действовать.