Заря счастье кует - [15]

– Ты, парень, почтительнее, милее народ осознавай. Доброе слово глубоко пашет. Кинь его позади – окажется впереди. И главное, помни – один воз тянете.

Вспоминал бригадира военной поры:

– Был такой «патриот», костыль ему в горло. Без матерка двух слов не свяжет. И под чох, и под вздох, и под отрыжку...

– Будет тебе, отец, – оставшись наедине, оговаривала старого Гурушкина супруга. – Мало ли навидался парень, мало ли натерпелся всякого?.. Он не жестокое сердце с войны принес. Кабыть даже помягче... Нам, матерям, приметливей.

Шли годы. При укрупнении колхозов Петр по-прежнему остался вознесенским бригадиром. Только теперь уж не за одно полеводство взыскивали с бригадира, а и за коровье, овечье благоденствие, за телячьи недуги, за куриный авитаминоз.

Было с кого и взыскивать. Старался, учился, мужал, постигал. С заботами ложился, с хлопотами просыпался. Врос в хозяйство, глаз наметал.

В одну из ночей 1956 года, между второй и третьей петушиной побудкой, проставил он подпись над заглавными строчками своей биографии: «Прошу принять меня кандидатом в члены КПСС...»

– Прошу голосовать! – предложил собранию председательствующий.

Руки товарищей. Высокие руки.

В Вознесенку вернулся запоздно. У старого Гурушкина светилось оконце.

– Как, Петя!

– Поздравь, отец.

– Я знал! Я предчуял, – засуетился с сухими лучинами старый Гурушкин. – Как же иначе! Предположительно этому даже барашка освежевал... Ма-а-ать! Воспрянь!..

Колхоз «Труд» вливается в Маслянский совхоз. Теперь Петр начал именоваться управляющим фермой,. Должность сия – это то самое многотрудное «среднее» звено в управленческой цепи, располагающееся в аккурат между административным «молотом» и производственной «наковальней». Соответственно этому и а подтверждение сему 365 дней в нормальном году «звено» наше бьют, куют, гнут, плющат, наждачат, закаливают в огне и в воде, испытывают на разрыв, на износ, на гипертонию, неврастению, инстинкт самосохранения. Как исхитриться тут, чтобы бока не болели, затылок терпел!

С целым роем вопросов иду я к Петру Андреевичу.

– Исхитряюсь, – смеется Гурушкин. – Стаж, по- видимому, помогает. Двадцать четыре года – «звено». В меру спорю, в меру не спорю... В нашей должности самое главное – загад свой иметь. Имеют-то, может, многие, а вот отстоять его – тут со стерженьком надо жить. Иначе налепят из тебя свистулек, А загад свой – великое дело! Без него, прямо скажу, неинтересно работать. Хорошо, когда он большой. Хорошо, когда людям он по душе, когда честолюбие он в людях разыскивает. Другой раз ради дела и с «лукавым», иным, пересвистнешься...

Артиллеристы, дабы поразить цель, ведут поначалу пристрелку. Зенитчики высвечивают свои цели прожекторами.

Поскольку народная мудрость доселе твердит, что чужая душа – потемки, а простак мой Гурушкин кроме всякого прочего «пересвистывается» еще и с «лукавыми», решил я его «пристрелять» и «высветить».

С этой нуждой и пошел я по людям.

Человеческие петушки

Ковалев Лука Кирьяновнч, бывший работник райпотребсоюза, так загадал мне про Гурушкина:

– У этого мужика, парень мой, и петухи кладутся. Выехал одно лето наш райпотребсоюз помогнуть сенокосом Маслянскому совхозу – половину из нас направили к Данилову, управляющему Станичеекой фермой, другую половину – в Вознесенку, к Гурушкину.

Данилов нас ласковым словом не привечал, рук наших крепким пожатием не жал, Обедом-ужином не обеспокоился – проще простого мужик рассудил... Поскольку вы, люди, по разверстке приехали, довольствуйтесь тем, что в сумках с собой привезли. Мы и довольствовались. Слегка поработали, слегка покурили, потом поискали смородины, опять покурили, про снежного человека поговорили, потому как – жара. И вот... Не то сорока на хвосте принесла, не то одна баба сказала. Гурушкин-то, оказывается, своих гостеньков- сенокосчиков лапшой с петушатиной кормит, яишню им жарит, холодным, погребным молоком потчует, резкий квас в лагунах им подвозит. Взроптала даниловская половина и безо всякой там разнарядки переметнулась к Гурушкину.

Точно баба сказала! И лапша с петушатиной, и яичница, и квасок.

Вот говорят: брюхо-злодей. Добра, мол, не помнит... По-о-омнит небось! Умнешь с утра петушка, а он тебе после-то в совесть клюется, клюет. А силушка-то в тебе соответственно кукарекает, задорится. И работа тебе не в работу, а в гостевание. Мно-о-го стогов поставили эти петушки вознесенцам. Стократ потом молоком окупились. Человеческие петушки. Душевные.

Сват или пустосват

Как и во всякой уважающей себя деревеньке, есть в Вознесенке... свахой ее назвать – не резон. Слишком громко. Короче, бывают такие неравнодушные кумоньки, без которых не обходится ни одна свадьба. Вот что поведала мне такая неравнодушная кумонька:

– До этого года я без конкурентства жила. На каждой-те свадебке губа мокренька. А на этой осеклась. Гурушкин помешал.

Заприметил он, стало быть, что кустовой киномеханик и молоденька наша учителка лепестки с ромашек... по штучке все да по штучке все. «Стоп! – укольнуло' его тем же моментом. – Стоп! А нельзя вам это самое, «Горько» воскликнуть!»

Идет, едет ли (это я по себе знаю), голова об одном зудит: «Сколь славно было бы огород им в пятнадцать соток нарезать».