Заря над Уссури - [52]

— Совсем заездил бабенку! Чего ты ее так засупониваешь, ласкун? Твою же телегу везет! — яростно замечал он.

— Телега-то моя, да лошадка-то чужая, чево мне ее жалеть? — ехидно вопрошал дядя Петя. — И не я, а Василь над ней кнут. А ты чего яришься? Почему тебе так ее болячка больна? Дядья редко так за племянниц болеют.

Однажды, наедине, дядя Петя со сладенькой ухмылкой подтолкнул Силантия в бок, спросил:

— А ты к ней не подкатываешься ненароком? Оставь надежды навсегда. Она даже меня шуганула, на ка-а-кие посулы не пошла…

— Тьфу ты, пропасть! — плюнул, отшатываясь от него, Лесников. — Поганый твой язык… Постыдился бы, богомольник! Я ей в отцы гожусь.

— В отцы, в отцы! Знаем мы таких отцов… Больно ты около ее юлишь, выслуживаешься…

Силантий, словно проглотив язык, невнятно бормотал:

— Отвяжись ты, смола! Не хочу с тобой зазря трепаться…

— Ну-ка, детушки… Ну-ка, миленькие, живей, живей!

Целый день Алена, и Василь, и Лесников как в колесе огненном. До того их загоняет любвеобильный дядя Петя, что Силантий даже в сарай сбегает, грыжу вправит. Вернется — зеленый-зеленый от боли, покрытый липким, холодным потом.

— Эх, доченька, доченька! Попались мы в лапы святому черту! Заездит он нас. А ты чего так стараешься, пупок рвешь? Ты свою силу трать с умом и расчетом, поберегай, — он все равно спасибо не скажет. Выпотрошит, как рыб, а потом и не нужны будем. Работай в меру, Аленка…

Присядет на минутку Силантий, а дядя Петя уж тут как тут. Вынырнет из-за угла, застонет, как сизый голубь:

— Сидишь, сидишь, Силаша? Родной ты мой! Креста на тебе нет! Ножи! Ножи надо к рыбалке точить. С бабами я уже договорился. Завтра первые невода забрасывать будем. Идет! Идет рыба-то! Вот она, близко, матушка красная рыбка. Недалеко от Хабаровска. Смотри — костинские уже вовсю копошатся, у них, поди, все на ходу. Упустим, брательничек, минутку — год потеряем…

— Серый волк тебе брательничек, — ворчит Лесников и нехотя поднимается.

Хозяин топчется в нетерпении на месте, тоскливо подвывая, закидывает руки горе.

— Спешить надо, делать все по порядку, — порядок время бережет. А ты еле-еле поворачиваешься, брательничек! О-ох!..

Осенний ход кеты — жаркая пора для села на берегу Уссури. Дождется своего часа и ринется амурский лосось — кета — из морей в пресноводные реки: метать икру. Идет сплошной стеной, косяк за косяком.

Гонимая из моря могучим инстинктом размножения, кета плывет сотни верст против сильного течения — рвется к местам, где когда-то зародилась ее жизнь.

В низовьях не успевают вылавливать кету — ее массив стремительно движется к верховьям Амура, Уссури. Кета проходит сотни верст, чтобы исполнить свою жизненную миссию — выметать икру. Идет тысячными косяками размножить свою породу, оставить икру и молоки в Амуре, в Уссури, в сотнях проток, речушек, дать жизнь грядущим поколениям.

В низовья Амура, в его широкий лиман, кета приходит молодая, сильная, здоровая. Приходит красавица красная рыба — добротная, полупудовая, залитая жиром, полная жизни, набухшая икрой, невыброшенными молоками.

Кета в низовьях Амура и вверх по течению — первые двести-триста верст от лимана — еще не истощена мучительно трудным походом, розово-красное мясо ее нежно, питательно. Жирная, червонно-золотая икра сама просится в рот.

В верховья Амура и Уссури доходят только самые выносливые страдалицы рыбы, но здесь кета неузнаваема — изувеченная, измученная длительным путем. Мясо на боках вырвано, серебристая чешуя поредела, потемнела, спина сгорбилась. У самцов вырастают в дороге длинные безобразные зубы.

Пройдет мученица рыба сотни верст без пищи (она живет в пути за счет своих жировых запасов), истощится вся, мясо из розового станет синим, икра бледная, крупная, почти выметанная. Но долг исполнен, можно и умирать: назад, в море, взрослая кета не возвращается. В море пойдут ее мальки.

На долгом, многострадальном пути кеты, проделывающей сотни верст против сильного, местами бурного течения рек, кету ловит человек неводами, сетями, сторожит медведь, любитель кетовой головки.

В Темную речку кета приходит «срединка на половинку», далеко не такая жирная, как в низовьях Амура, но жить можно, дай бог побольше. Запасешь на зиму десятка три бочек — и горя мало: будет тебе и хлеб и одежонка.

Темная речка заранее готовится к лову: кета пошла — часа, секунды упускать нельзя. День и ночь кипит на берегу трудовой люд.

Самый богатый улов — осенний. Все должно быть готово к приему дорогой гостьи, кормилицы и поилицы. Заготавливают бочки, запасают соль, вяжут новые, крепкие невода. Семьи победнее объединяются, чтобы сообща ловить кету, сообща выкупать дорогие невода, готовить лодки.

Дядя Петя не любил входить ни в какие компании. Зачем это ему? Со всех сторон края ехали на рыбалку батраки-сезонники. Дядя Петя нанимал батраков на весь рыбный сезон. Своих односельчан-бедняков брал «для порядка» — три-четыре человека. Заранее выкатывал дядя Петя из сараев, расположенных на берегу Уссури, бочки для засолки кеты, маленькие бочата под красную икру, сам проверял крепость неводов, подвозил соль на берег.

Пронзительные вопли ребятишек и клич взрослых по селу: «Кета идет, кета пошла!» — и все от мала до велика на берегу. Начинался долгожданный труд — рыбалка.