Заря богов - [23]
Плодом той ночи стала Мельпомена, муза трагедии, в которой предстает столкновение противоборствующих неизбежностей.
А утром восьмого дня Память решила смеяться над всем. Не для того ли, чтобы подбодрить меня перед грядущим испытанием? Ведь стоит чуть-чуть изменить ход наших мыслей, и то, что составляло драму, уже кажется нам смехотворным.
Смех, как и страх, рождается из необычного: из прерывания ритма, из ошибки в расположении чисел природы или мысли. Если вы чувствуете исходящую от этой ошибки угрозу, к вам приходит страх. Напусти на вас львиноголового человека, и вы уже дрожите, потому что боитесь льва. Но при виде человека с ослиным хвостом затрясетесь от хохота, ведь ослиный зад вас не пугает, и эта необычность — в вашу пользу.
То же самое с ошибками вам подобных, с их причудами и слабостями, которые им же доставляют неприятности. Вот почему в театре вы так цените комедию. Смех для вас — привычный способ утвердиться в собственном превосходстве; хотя истинное превосходство состоит в том, чтобы уметь посмеяться над самим собой. Трезвая и насмешливая Талия была зачата в восьмую ночь.
На девятое утро Память проснулась более серьезной, чем когда-либо. Весь день она говорила со мной только о человеке.
— Присматривай за ним; это шедевр моего отца, незаконченный шедевр. Он не успел довершить его. Мечтал, что человек будет его другом; однако друг — всегда равный. Уран унес свою мечту на небо; но комбинации человеческого Числа еще не исчерпаны. Постарайся, чтобы человек возвысился до этой мечты.
Я обещал Памяти позаботиться об этом. Наша последняя дочь была названа Уранией, в память о прародителе. Она муза математики, астрономии, физики, биологии. Урания — упорная, любознательная, многоученая и пунктуальная исследовательница, чей взор проникает в невидимое, измеряя и галактику, и атом, рассчитывая пути бесконечности. Великолепно разбираясь в алхимии, она беспрестанно комбинирует результаты своих открытий; и она же поэзия, потому что, обнаруживая незамеченные прежде связи, изъясняется символами и беспрестанно изобретает собственный язык. Своим циркулем Урания вычерчивает круги прогресса.
В эту последнюю ночь, после зачатия Урании, сон бежал от нас. Тогда Память в первый и единственный раз стыдливо заговорила о себе.
— Существовать только ради того, чтобы помнить, — грустное счастье, — сказала она. — Память годится лишь для созидания. Вот мы и создали. Теперь я буду помнить…
Она поцеловала меня в лоб, но скорее как мать, а не как любовница.
«Если я предложу Памяти взять ее в жены? Если пообещаю вернуться и хранить ей верность?» — подумал я в одном из тех лживых порывов великодушия, пустота которых заранее известна.
Она, должно быть, угадала мою мысль, поскольку добавила:
— Я слишком стара для тебя. Я удержала тебя, насколько возможно, дав все, что только смогла. Твоя судьба ведет тебя к другим.
В серый рассветный час, когда мысль засыпает, подобно самой Памяти, которая казалась заснувшей, я раздвинул пушистые белокурые волосы, чтобы в последний раз полюбоваться ее лицом. В свете занимающегося дня стали заметны тонкие звездообразные морщинки, прочерченные у ее виска. Там высыхала слеза. Я бесшумно удалился.
Ах, Память, наилучшая воспитательница! Я пришел к тебе еще подростком, а ушел взрослым. Осознав это, я был тронут.
Дети мои, когда в поисках обломков минувших веков вы отправитесь из Афин в Дельфы, остановитесь в голубой Ливадийской долине и испейте из обоих источников.
По соседству гора Геликон, которую я подарил девяти сестрам; они относятся к ней как к дому своего детства и любят там встречаться. Одна дочь что-то изучает в тени сосен, другая декламирует, обратившись к горизонту, третья пишет. Среди кустов под флейту Евтерпы танцует Терпсихора. Сестры позволяют смотреть на себя. Но ни одна не выберет вас, чтобы разделить труд и честь творчества, если вы изначально не были вразумлены их матерью. То, что вы называете изучением гуманитарных, то бишь человеческих, наук, это в первую очередь изучение божественного.
Не бойтесь найти Память постаревшей. Морщинки Памяти по сравнению с протяженностью времен веков моего царствования — совсем тонкие; они ее почти не тронули.
Скажите Памяти, скажите ей, что я ее помню.
Эвринома. Грации
«А теперь в путь, к Тартару!» — говорил я себе, спускаясь по склонам. Я шел широким шагом и полной грудью вдыхал воздух, пытаясь справиться с волнением из-за ухода и побороть тревогу о том, что меня ожидает. Вскоре я достиг побережья, сплошь изрезанного мысами и уютными бухточками, где воды особенно спокойны. Этому побережью еще предстояло называться Алкионским морем[3].
Итак, я шагал, вонзая пятки в песок, когда услышал оклик:
— Зевс! Братец Зевс!
Голос доносился с моря. Я заметил какую-то богиню, стоявшую по пояс в воде. Она махала мне руками.
Я приложил палец к губам, поскольку не пришла еще пора так громко произносить мое имя, но беспечная богиня продолжала звать меня. Жестом я пригласил ее присоединиться ко мне на берегу.
— Не могу! — крикнула она мне. — Не могу выйти из воды. Ты должен мне помочь. Зевс! Зевс! Двоюродный братец!
