Заря Айваза. Путь к осознанности - [47]

— Доброе утро, шеф Халинг. Есть ли какая-нибудь работа? Любая сгодится.

Он посмотрел на меня так, будто знал о моей истории, и ответил:

— Я бы с удовольствием взял тебя обратно на кухню, но эта вакансия уже закрыта. Замороженную картошку-фри доставляют прямо с завода, — немного помолчав, он добавил: — Приходи завтра в это же время… Я подыщу тебе что-нибудь.

Вышло даже лучше, чем я ожидал. Текучка персонала на кухне была частым явлением: люди приходили и уходили, было много новых поваров. Никто не говорил обо мне, когда я ушел, и Халингу, конечно же, незачем было обсуждать меня. Возможно, все подумали, что я уехал в Югославию.

Меня поставили к огромной посудомоечной машине. Она была похожа на длинный металлический тоннель, в котором исчезали металлические корзинки с грязной посудой. Сначала посуду промывали горячей водой, смешанной с моющим средством, а затем ополаскивали под струей чистой воды. Чистые тарелки, чашки, блюдца и кастрюли выезжали с другой стороны машины. Работа была не столько трудной, сколько скучной. У многих людей похожая работа. Трое рабочих на дух не переносили друг друга. От машины, перемешанный с запахом от моющего средства, шел теплый пар, от которого мы все время потели. Самое отвратительное свойство работы заключалась в том, что она никогда не прекращалась. Я с грустью вспоминал свое прежнее дело, когда был все время один, когда мог почитать книгу после того, как расправлялся с чисткой картошки.

В комнате Нейла я встретил двоих македонцев, деливших с ним жилье. На третий день после моего возвращения я получил комнату на чердаке, которую с ними и разменял. Каждую ночь в нашей комнате собиралась большая кучка людей. Те, кого я знал раньше, уже уволились. Знаменитый Доктор Трехчлен, Ташик, тоже куда-то отчалил. На их смену пришли новые люди, но сами разговоры остались прежними, точно такими же, что были до моего ухода к Астрид.

Самим ярким был Мило Милович, художник из далекой деревеньки под Цетинье. Он не оставлял себе ни капли сомнения в том, что он гений. Спустя какое-то время я начал задумываться над тем, откуда он приобрел такую невероятную веру в собственную миссию в жизни. Нет никаких сомнений в том, что в течение жизни люди принимают различные точки зрения, надевают на себя различные маски и роли, кроме тех случаев, когда самих зрителей очаровывает искусство человека. Он уговорил меня отправиться с ним в бараки, чтобы посмотреть на его картины. Я дал согласие нерешительно, поскольку не умел притворяться, что было необходимо в тех случаях, когда не хочется, чтобы гнев художника обрушился на тебя. Я не был знатоком живописи — мне нравился лишь сюрреализм с его необыкновенными пейзажами и фигурами, от которых исходил блуждающий по космосу свет. Различные школы и периоды, в том числе и Ренессанс, представляли для меня искусство земное. Сюрреализм был единственным истинным искусством, вбиравшим в себя оба мира — параллельные вселенные.

Я был удивлен увиденным в скромной мастерской Мило. Удивлен — слабо сказано, его картины просто потрясли меня. От них исходила какая-то могучая сила, которая использовала Мило в качестве своего инструмента. Они были похожи на мощные линзы, отражающие далекие космические энергии, которые передавали послания из других миров. Благодаря такой силе картин создавалось впечатление, что Мило пользовался не кисточкой, а своими пальцами, чтобы нанести краски на полотно.

— Боги, поскольку ты единственный, кто в состоянии понять меня среди братьев, которые прибыли сюда, я тебе расскажу кое-что — я хочу открыть магическое предназначение вещей и существ, о котором знали древние люди. Я должен это сделать… Я чувствую, и я знаю, что каждая песчинка, каждая капелька обладают дивной душой, которая связана со всем сущим на земле.

— Ты идешь по правильному пути.

Я говорил искренне, не было нужды притворяться. Ничто не могло пошатнуть его веру, как создатель, он был ровней Богу. Он был женат на Рейчел, шведке, которую он называл Рейк. Иногда он приводил ее на наше сборище у Нейла, и когда просил ее налить ему воды или зажечь сигарету, то издавал при этом гортанные звуки, будто собирал мокроту в горле перед плевком. А когда его не было рядом, то все говорили о его жене, что она переспит с любым сексуально возбужденным мужиком, и, сколько я мог видеть, все эти истории были правдой. В те моменты, когда она пробиралась через переполненную комнату, она щипала там и сям мужчин за щеку, терлась об их руки и локти, а склоняясь над столом, чтобы передать Мило сигарету или зажигалку, старалась показать свою торчащую из бюстгальтера грудь. Иногда народ откровенно говорил Мило, чем занимается жена за его спиной. Однажды вечером, после нескольких выпитых гостями бутылок бренди, Роджа, не самый тактичный человек в мире, проболтался: «Эй, Мило, как ты вообще можешь терпеть свою жену, когда она меняет мужиков как носки?»

В комнате возникла мертвая тишина. Вместо того чтобы ударить его бутылкой, пролить кровь или сломать кости, Мило спокойно повернул свою голову и с чувством презрения произнес: «Спустя пятьсот лет никто не вспомнит про тех скелетов, что только и делали, что трахались, но весь мир будет знаком с моим искусством».