Зарубежные письма - [237]

В Цюрихе два высших учебных заведения: университет, сравнительно молодой — ему всего четыреста с лишним, и прославленная за пределами республики Высшая политехническая школа. Газета «Цюрихский студент» объединяет информацию о первом и о второй. Очень интересное и поучительное для моей темы объявление об одном из важных событий интеллектуальной жизни Цюриха. Собственно, все это объявление могло бы уместиться петитом и на маленьком кусочке страницы, а сейчас оно простерлось чуть ли не больше чем на всю ее половину. В самом объявлении говорится о том, что от 12 до 15 ноября в Высшей политехнической школе будет происходить симпозиум, посвященный важным областям научно-технической революции (говоря принятым у нас термином). И дальше — названия докладов, фамилии ученых. Казалось бы, обычное и для Запада и для нас лекционное событие. Но газета «оформила» это объявление рисунками от себя. Их два. Жирными, черными линиями стоит над ними лаконичная надпись: «Техника — для или против человека?» Первый рисунок изображает контур человека с большой головой, держащего в протянутой руке маленькое колесо зубчатого механизма, символизирующее технику. Второй рисунок изображает робота с огромным зубчатым колесом механизма вместо головы и крохотной человеческой головкой в протянутой искусственной руке. И эта газетная подача простого научного объявления без слов открывает больное место сегодняшнего дня, говорить о котором не очень-то по вкусу заправилам империалистического мира. Больное место — к счастью или к беде человечества ведет этот сумасшедший рост мировой техники? К облегчению или к погибели человеческой энергии приводит нынче чуть ли не каждое научное открытие? Не стоит ли человечество перед воронкой, куда стихийно, бесповоротно втягивается та гармония организма человеческого, которую воспевал античный мир греков как путь к счастью; то слияние человеческой души и природы, субъекта и объекта, в котором видели высшее достижение Спиноза и Гёте? Люди на Западе так обморочно заняты кризисами экономическими, что не замечают (или задвигают перед сознанием, как задвигается мысль о смерти) близкий кризис самой матери-земли, самой эмпирической материи, дающей жизнь человеку. Через какой-нибудь десяток-другой лет начнет исчезать питьевая вода, нарастет нехватка в топливе, в разных видах энергии, оскудеет земля и, как говорится в одном из замечательных монологов Райкина, «под землей останется одно только метро». Кризис материи! Человеческая головка, доживающая свой земной век на механической ладони созданного ею робота…

Казалось бы, чисто литературная тема для нынешней «научной фантастики». Но привычка критиков на Западе разбирать явления искусства и мысли вне их социального анализа, вне их опоры на бытие, обусловливающее духовную жизнь общества, приводит как раз к недостаточному вниманию к этому кризису земной материи. Чем только не объясняют «выскоки» и «выброски» отдельных человеческих групп и группок на Западе из исторического бытия своего государства и своего времени, выброски молодежи в странничество и бездомность битников и хиппи, выброски людей искусства в безвременность, внеисторичность философии экзистенциализма! Целые диссертации пишутся о влиянии буддизма на европейское мировоззрение, о захваченности японо-китайской сектой дзен (чань) крупнейших мастеров Запада — от композитора Густава Малера до художника Ван Гога, от новеллиста Сэлинджера до наших Хлебникова и Мандельштама… И как они, эти явления, объясняются? Чтением японской поэзии, отделенной от нашего времени веками, чтением буддийских трактатов тысячелетней давности, порождением сегодняшнего образа от позавчерашнего образа, искусства от искусства, мысли от мысли, — влиянием буквы на букву, а вовсе не давлением самой жизни, не давлением того, что совершается в обществе, на живущего сейчас, в эту минуту, в этом мире человека-творца…

Но оставим разговор о вещах, которым не видно конца вдалеке, за горизонтом бегущего времени, и вернемся к «бытию, определяющему сознание» моей собственной персоны осенью прошлого года в Цюрихе. Задумавшись над студенческой газетой, я как-то сложней ощутила слезы швейцарских мамаш и бабушек в кино, на фильме о Хэйди. Вряд ли сами они сознавали причину этих непроизвольных слез. В небытие уходило прошлое, уходила, вер-нее, ушла та старая, традиционная Швейцария, в которой еще жили-были «дети гор» с их привычкой к простейшему, бесхитростному образу жизни, с их слиянием с натуральным режимом самой природы. Дойди-ка сейчас до чудесных швейцарских домиков с пастухами, у которых детишки еще растут неграмотными! Есть чем похвастаться! Но, с другой стороны, и нынешние детишки едва ли кончают школу особыми грамотеями, охоту к книге у них отбивает торчание перед телевизорами. Впрочем, это сторонняя мысль, побоку ее. Идите, идите с рюкзаком за плечами, нас все равно обгонят автомобили всех марок; ищите избушки с пастухами, все равно уткнетесь в нарядные «шало» для туристов, где напоят вас чистейшим парным молоком от коровы, стоящей тут же и обряженной в бубенчики и лепты. До самого Монблана вознесет вас металлический трос. Так говорят вам сейчас старые швейцарцы, сидящие с подобранными из мусорных ваз сигаретами и оставленными кем-нибудь чужими спортивными газетками, — одинокие старики на скамейках шумной Вокзальной улицы. Так охотно поддакнут и старушки на улицах, все чаще жалующиеся прохожим — только заговори сними! — о том, как немыслимо трудно прожить в нынешние дни на пенсию.