Зарубежная литература XIX века - [320]

Едва Доктор успевает уйти, как Ротмистр вызывает жену! Он знает, она подслушивает их разговор за дверью. И хочет с ней объясниться. Он ездил на почту. Его подозрения подтвердились: Лаура перехватывает все его заказы. И он тоже, в свою очередь, распечатал все адресованные ей письма и узнал из них, что жена на протяжении уже долгого времени внушает всем его друзьям и сослуживцам, что он — душевнобольной. Но он все равно предлагает Лауре мир! Он простит ей все! Пусть только скажет: кто на самом деле отец их Берты? Эта мысль мучает его, он действительно может сойти с ума!

Между супругами происходит бурное объяснение: от агрессивности и обличения Лауры во всевозможных пороках Ротмистр переходит к самоуничижению и восхвалению ее материнских достоинств: его, слабого, она поддерживала в самые критические моменты! Да, только в такие моменты он ей и нравился, — признается Лаура. Мужчину в нем она ненавидит. Кто же из них двоих прав? — спрашивает Ротмистр и сам же отвечает на собственный вопрос: тот, в чьих руках власть. Тогда победа за ней! — объявляет Лаура. Почему? Потому что завтра же утром над ним учредят опеку! Но на каких основаниях? На основании его собственного письма врачу, где он признается в своем безумии. Разве он забыл? В ярости Ротмистр швыряет в Лауру зажженную настольную лампу. Его жена уворачивается и убегает.

Ротмистр заперт в одной из комнат. Он пытается выломать дверь изнутри. Лаура рассказывает брату: ее муж сошел с ума и швырнул в нее горящую лампу, пришлось его запереть. Но нет ли в том ее собственной вины? — более утверждая, чем спрашивая, говорит брат. В гостиную входит Доктор. Что им выгоднее? — напрямик спрашивает он. Если приговорить Ротмистра к штрафу, он все равно не угомонится. Если его посадить в тюрьму, он скоро из нее выйдет. Остается признать его сумасшедшим. Смирительная рубашка уже готова. Кто наденет ее на Ротмистра? Среди присутствующих охотников нет. На помощь призывается рядовой Нойд. Только теперь одеть больного соглашается его Кормилица. Она не хочет, чтобы Нойд сделал ее большому мальчику больно.

Наконец Ротмистр выламывает дверь и выходит наружу. Он рассуждает сам с собой: его случай неоднократно описывался в литературе. Телемах говорил Афине: ведать о том, кто человеку отец, право же, невозможно. Подобное есть и у Иезекииля. Александр Пушкин тоже стал жертвой — не столько роковой пули, сколько слухов о неверности жены. Глупец, он и на смертном одре верил в ее невинность!

Ротмистр оскорбляет Пастора и Доктора, обзывая их рогоносцами. Он кое-что о них знает и может шепнуть на ушко Доктору. Тот побледнел? То-то! Вообще ясность в семейные отношения можно внести лишь одним способом: нужно жениться, развестись, стать любовником своей бывшей жены и усыновить собственного ребенка. Тогда отношения будут обозначены с абсолютной точностью! Что говорит ему Берта? Что он плохо обошелся с мамой, швырнув в нее лампу? И что после этого он — ей не отец? Понятно! Где его револьвер? Из него уже вынули патроны! Увы! А Кормилица? Что делает с ним сейчас Кормилица? Помнит ли Адольф, как в детские годы она отнимала у него обманом опасную игрушку — нож? Отдай, дескать, змея, а то ужалит! Вот так же и сейчас она одела его. Пусть ложится теперь на диван! Бай-бай!

Нет, Ротмистру положительно не везет с женщинами! Они все — против него: мать боялась его рожать, сестра требовала от него подчинения, первая же женщина наградила его дурной болезнью, дочь, вынужденная выбирать между ним и матерью, стала его врагом, а жена стала противником, преследовавшим его, пока он не свалился замертво!

Но Лаура не собиралась его губить! Может, где-то в закоулках души у нее и лежало желание от него избавиться, но она прежде всего защищала свои интересы. Так что, если перед ним она виновата, перед Богом и совестью Лаура чиста. Что же до подозрений его относительно Берты, они нелепы.

Ротмистр требует, чтобы его накрыли походным мундиром. Он проклинает женщин («Могучая сила пала перед низкой хитростью, и будь ты проклята, ведьма, будьте прокляты все вы, женщины!»), но потом призывает на помощь женщину-мать. Он зовет Кормилицу. Его последние слова: «Убаюкай меня, я устал, я так устал! Покойной ночи, Маргрет, благословенна ты в женах». Ротмистр умирает, как определил Доктор, от апоплексического удара.

Б. А. Ерхов

Фрекен Юлия (Froken Julie)

Натуралистическая трагедия (1888)

Действие происходит в Швеции, в графской, усадьбе на кухне в ночь на Ивана Купалу, когда, согласно народной традиции, среди отмечающих этот религиозно-магический праздник временно отменяются все сословные рамки. Кристина, кухарка тридцати пяти лет, стоит у плиты, приготавливая снадобье для больной барыниной собаки. В кухню входит Жан, тридцатилетний лакей в ливрее. Он не француз, а швед, но умеет говорить по-французски, поскольку одно время работал в большом швейцарском отеле в Люцерне: из любви к иностранному он и переиначил свое исконное имя Ян.

Жан только что пришел с танцев, которые устроили на гумне дворовые и крестьяне: он танцевал — с кем бы Кристина подумала? — с самой Юлией, графской дочерью! Она, видно, совсем потеряла голову: иначе, пусть даже на Ивана Купалу, с лакеем бы не танцевала. Последнее время молодая барыня вообще вроде бы не в себе. Скорее всего, это из-за разрыва с ее женихом. Жан сам видел, как Юлия на конюшне заставляла его прыгать через хлыст, как собачонку. Она огрела его два раза, ну а третьего он не дожидался — отобрал у нее хлыст, разломал ручку и был таков! И сегодня тоже. Почему фрекен Юлия не поехала вместе с графом к родственникам и осталась дома одна-одинешенька?