Зарубежная фантастическая проза прошлых веков - [196]

Не успели синие воины Баркера обогнуть угол, как произошла новая остановка — на этот раз их остановил не враг, а голос человека, оказавшегося другом. Вилсон из Бейзуотера бежал по улице как помешанный, размахивая алебардой, вырванной из рук часового. Он был старше чином, а потому Баркер остановился на углу и стал ждать его, не скрывая своего изумления. Из мрака раздался громкий крик Вилсона; я никогда не думал, что этот хилый человек обладает таким мощным голосом.

— Стой, Южный Кенсингтон! — кричал он. — Стерегите этот выход, не пускайте их обратно! Я буду преследовать их! Вперед, Зеленая гвардия!

Солдаты Баркера двумя тесными рядами заграждали устье улицы, но из-за стены темно-синих туник и леса алебард, окутанного туманом, ко мне донеслась четкая команда, сменившаяся бряцанием оружия, и я увидел, как зеленая армия Вилсона двинулась на юг. То была краса и гордость наших войск. Вилсон сумел зажечь своих солдат пылавшим в его душе огнем; в несколько дней они стали ветеранами. На груди каждого из них висела серебряная медаль с изображением насоса — намять о том, что они, единственные из всех союзников, побывали в Пэмп-стрит.

Мне удалось проскользнуть мимо сторожевого поста синих, охранявшего конец Пембридж-роуд, и после стремительного бега догнать арьергард зеленых, гнавшихся за Вэйном. Сумерки сгустились в непроглядный мрак; некоторое время я слышал только топот маршировавших солдат. Потом внезапно раздался крик, и волна воинов отхлынула назад, чуть было не раздавив меня. Фонари снова взметнулись и зашипели во мгле. Я услышал фырканье лошадей. Они вернулись и атаковали нас!

— Безумцы! — прогремел голос Вилсона, сковавший начавшуюся было панику; дивное, холодное бешенство звучало в нем. — Разве вы не видите? Кони без всадников!

Он был прав. Мы были атакованы табуном лошадей с пустыми седлами. Что бы это могло значить? Не наскочил ли Вэйн на наши войска? Не потерпел ли он поражение? Или же это была какая-нибудь хитрость, один из тех новых сумасшедших способов ведения войны, к которым он питал такое пристрастие? Или же ноттингхиллцы спрятались где-нибудь в домах?

В тот момент Вилсон был дивно прекрасен. Никто еще (даже я сам) не вызывал во мне такого беспредельного восторга. Не говоря ни слова, он указал алебардой (которую он ни на минуту не выпускал из рук) на южный конец улицы. Как вам известно, переулки, ведущие от главной улицы на вершину Кэмпден-Хилла, отличаются необычайной крутизной и напоминают гигантские ступени. Мы стояли как раз против Обри-роуд, самой крупной из них; взобраться на нее верхом на лошадях было трудней, чем доскакать до ее вершины на одной ноге.

— Налево кругом марш! — скомандовал Вилсон. — Тут они вскарабкались наверх, — прибавил он, обращаясь ко мне (я как раз стал подле него).

— С какой целью? — осмелился я спросить.

— Не могу вам сказать наверняка, — ответил бейзуотерский генерал. — Как бы там ни было, они взобрались сюда, причем страшно спешили. Они попросту бросили своих лошадей, потому что не могли втащить их наверх. Кажется, я догадываюсь об их намерениях. По всей вероятности, они намерены перебраться в Кенсингтон, Хэммерсмит или еще куда-нибудь. А это место они выбрали только потому, что оно находится вне пределов досягаемости. Наши проклятые болваны не догадались занять всю улицу до конца. Вэйн попросту обошел наш фланг. Но в четырехстах ярдах отсюда стоит Лэмберт. Я уже связался с ним.

— Лэмберт? — воскликнул я. — Не Вилфрид ли Лэмберт, мой старый друг?

— Да, так его зовут, — сказал генерал, — этакий глуповатый малый с большим носом. Из того типа людей, которые обязательно лезут добровольцами на любую войну и, что смешней всего, оказываются довольно пригодными ребятами. А этот Лэмберт вовсе молодец. Я всегда считал желтых из Западного Кенсингтона самой слабой частью нашей армии, а он подтянул их прямо на славу, хоть он и подчинен ослу Свиндону. В ночной атаке на Пембридж-роуд он проявил незаурядное мужество.

— В свое время он проявил еще большее мужество, — заметил я. — Он критиковал мое чувство юмора. Это было его первое боевое крещение.

К сожалению, доблестный вождь союзных войск не расслышал моего замечания. В это время мы как раз преодолевали вторую, необычайно крутую половину Обри-роуд, которая напоминает огромный старинный план, прислоненный к стене. Сходство это создают главным образом ряды низкорослых деревьев, расположенных одно над другим.

Пыхтя и задыхаясь, мы вскарабкались наверх и уже собирались двинуться дальше, как вдруг целое полчище панически бегущих людей въехало нам (я не могу подобрать иного выражения) в живот. Они были одеты в красные туники; алебарды их были изломаны; по лицам струилась кровь.

— Славный, старый Лэмберт? — заревел обычно уравновешенный м-р Вилсон не в силах побороть свое возбуждение. — Ах ты черт этакий! Он уже тут! Он гонит их на нас! Ура! Ура! Зеленая гвардия, вперед!

Мы ринулись вперед — за угол. Впереди всех, размахивая алебардой, бежал Вилсон.

Простите ли вы мне капельку эгоцентризма? Эгоцентризм — вполне приемлемая вещь, когда он преподносится в той форме, в какой преподнесу его вам я, — в форме меня же развенчивающего признания. Я думаю, мой рассказ заинтересует вас, потому что он свидетельствует о том, как глубоки в людях моего покроя художественные навыки. Более волнующего события мне не приходилось переживать за всю мою жизнь. Летя вперед вместе со всеми, я был возбужден до последних пределов. И все же, когда мы завернули за угол, первое впечатление, испытанное мной, не имело никакого отношения к сражению как таковому. Словно удар грома, обрушилась на меня гигантская башня кэмпденхиллской водокачки. Я не знаю, уясняют ли себе лондонцы, как страшно высока она, когда на нее смотришь, стоя у самого ее подножия. На мгновение я почувствовал, что подле нее все человеческие войны — глупая, пошлая шутка, на мгновение мне почудилось, будто я напился пьяным на какой-то пошлой пирушке и теперь мгновенно отрезвел, потрясенный тенью этой громады. Секундой позже я увидел, что у подножия ее вершится нечто более вечное, чем камень, нечто более головокружительное, чем головокружительнейшая высота, — агония человека. И тут я понял, что по сравнению с этой агонией даже потрясающая башня — пошлость, глупый кусок камня, который разлетится от прикосновения человеческой руки.