Зарождение добровольческой армии - [6]

Предполагалось сформировать дивизион в два эскадрона с пулеметной командой, что и было поручено ротмистру 4–го гусарского Мариупольского полка Л. Д. Яновскому, [23] позже, в Добровольческой армии, полковнику, командиру 4–го Кубанского казачьего полка.

Офицеры нашего полка, принимавшие участие в Корниловском выступлении, сразу зачислились в дивизион. Как будет видно ниже, дивизиону так и не суждено было существовать, но печать его, находившаяся у намеченного адъютантом штабс–ротмистра И. Н. Фермора, существовала и многих офицеров выручила. С ее помощью они могли свободно проживать в отпуску, а городские коменданты в творящейся безалаберщине едва ли знали, есть такая часть или нет.

Ротмистр Яновский решил произвести первый набор солдат в дивизион у нас в полку, для чего приехал к нам в конце ноября. Он переговорил предварительно в полковом комитете о цели приезда, так как надо было получить разрешение комитета обойти эскадроны с предложением записываться в дивизион. Яновский указывал главным образом на то, что формирование разрешено революционным Главковерхом, но указ, что служба в дивизионе будет нестись по старому уставу и без комитетов, так как в Персии, то есть за границей, разрешено находиться части только при таких условиях. Это должно было служить фильтром и удержать нежелательный элемент от поступления в дивизион.

Как ни странно, полковой комитет после долгих прений вынес резолюцию, что препятствовать желающим поступить в дивизион не будет.

Затем ротмистр Яновский обошел все эскадроны и предложил желающим поступить в дивизион. Отношение к этому вопросу в эскадронах было очень различным. Например, во 2–м эскадроне главари кричали, что затевается ловушка, и категорически отказались кого бы то ни было от себя пустить. Другие хотя и пустили, но не дали лошадей и снаряжения; третьи никому ни в чем не препятствовали. Наибольший процент записавшихся дала команда связи, где в дивизион записалась почти половина. Команда вообще сохранилась более других во время революции, да и в дивизион ехал сам начальник ее, штабс–ротмистр Потоцкий 2–й, [24] которого солдаты любили. Всего в полку записалось около 40 улан. Таким образом, маленький эшелон Персидского конного дивизиона, состоящий из трех офицеров: штабс–ротмистра Потоцкого, штабс–ротмистра Новикова (то есть меня) и поручика Головина, около 40 улан и 40 лошадей, должен был отправиться из Гжатска, имея маршрут на Могилев — Киев — Ростов–на–Дону, вместе с эшелонами украинской бригады, шедшими тоже на Киев. Общая погрузка и отправка были назначены на 1 декабря.

При погрузке произошло несколько недоразумений. Вообще, на погрузку, да и на самое формирование дивизиона бумаг никаких не было (или же были самые неофициальные), почему железнодорожники не хотели давать вагонов и запрашивали Москву. Там, конечно, тоже ничего не знали. Нам помог, как и не раз впоследствии, творившийся повсюду хаос. Удалось убедить железнодорожное начальство в правильности и даже срочности нашей отправки. Дивизиону предоставили пять вагонов. Но когда все погрузились и наши пять вагонов стали прицеплять к эшелону украинцев, 5–му и 6–му эскадронам Запорожского полка, те наотрез отказались разрешить присоединить нас к ним, говоря: неизвестно, мол, что это за дивизион, и, может быть, они, то есть украинцы, будут невольно способствовать перевозке контрреволюционных частей на свою же голову и что из‑за дивизиона задержат в пути и их. После долгих увещаний удалось убедить украинцев в том, что не их это дело и вина, кого к ним присоединяют на железной дороге. Случай этот ясно показывает политическое настроение выделенных из полка улан–украинцев.

1 декабря, под вечер, бывшие солдаты л.‑гв. Уланского Его Величества полка, а теперь — украинцы, поляки и зачатки Персидского дивизиона покинули Гжатск и свой старый родной полк. В Гжатске с полком остались: командующий полком полковник Домонтович 2–й, штабс–ротмистр Молоствов, [25] штабс–ротмистр Салтыков, корнет Силин, прапорщик князь Меликов [26] и прапорщик Трейдон, произведенный во время революции из вахмистров. Нелегко им было оставаться, видя, как все разъезжаются, хотя большевизм в эти дни в полк еще не проник. Видно это было из следующего: в Гжатске в это время стояли пехотные армейские части, полностью уже большевизированные. Комитеты этих частей предложили нашему полку снять погоны, что сами они давно уже сделали. Наш полковой комитет ответил: если им нравится не носить погон, пускай снимают, полк же погон не снимет, и, во избежание возможных крупных недоразумений, с подобными требованиями чтобы впредь не обращались.

Орша, вторая большая станция от Гжатска, на пути следования покинувших полк эшелонов и была «камнем преткновения». Здесь закончила свое недолгое существование украинская бригада, и ту же участь рисковали разделить и польский эскадрон и Персидский дивизион. Но судьба, а вернее, опять все тот же хаос оказался еще раз верным нашим пособником.

При подходе наших эшелонов к станции Орша начальники их, как всегда, пошли узнать у коменданта, скоро ли будет дальнейшая отправка. Коменданта на станции не оказалось, он пошел в город усмирять пьяную чернь, разбившую цистерны со спиртом и перепившуюся, а также чтобы выпустить еще оставшийся спирт. Подождали его прихода с час. Наконец появился революционный комендант — молодой солдат–большевик в расстегнутой шинели без погон, в фуражке на затылок, сильно навеселе. Видимо, спирт был выпущен удачно. Первыми обратились к нему за справками украинцы. Комендант удивил их ответом: «Украинцев? Пропустить дальше? Никуда не пущу. Здесь будете разгружаться. На то есть у меня приказ Главковерха Крыленко!» Полковые «рады» в волнении начали по прямому проводу запрашивать Могилев, Ставку. Оттуда такой же ответ: украинские эшелоны на юг не пропускать!