Зарисовки - [45]

«Мой!» – безумно бьется, колотится в виски желание. «Мой!» – глушу поцелуем выгнутое болезненным спазмом тело. «Мой! Мой! Мой!» – отбивает ритм первобытное обладание.

Сладкий, горький томительный поцелуй. Последний. Самый последний и еще один. Как же отпустить его теперь? Тесно переплетенные, до боли сжимающие друг друга пальцы. Как же теперь? Утро, проскользнув в комнату, отрывает нас друг от друга. Захлестывает серой, мучительной болью, наполняет невыносимой уже сейчас тоской. Как же теперь?

– Я не приду тебя провожать. Понимаешь? – шепчет Ярик, еще на одну секунду прижимаясь ко мне.

– Не приходи.

***

Полгода назад.

– Это твоя жена? – Ярослав стоит перед камином, перебирая стоящие там фотографии.

– Жена, – я, скованный вот этой первой спустя много лет встречей, скупо роняю слова.

– Красивая, – предельно аккуратно возвращает Ярослав снимок рыжеволосой девушки на место. – Давно в разводе?

– Давно. Прожили вместе всего два года.

– Странно держать фотографии бывших на видном месте, – пожимает плечами.

– У нас хорошие отношения. Почти семейные.

– Извини.

– Не за что.

– Как родители?

– В норме.

Под сердцем перекатывается колющий вопрос.

– Спроси уже, – усмехается Ярик.

– Как давно ты сидишь на этой дряни?

– Лет десять-одиннадцать, но были периоды завязки.

– Почему никто не знал?

– Я хорошо зарабатываю, – пожимает плечами Ярослав.– У родителей бываю редко. Близнецы, сам знаешь, вечно в разъездах.

– На этот раз окончательно?

– Надеюсь, – Ярослав кружит по комнате, рассматривая обстановку, передвигая мелкие вещицы, застывает в проемах французских окон и снова кружит. – Ты мне поможешь?

– Надеюсь, – возвращаю ему скользкую фразу.

Ярослав все также кочует по комнате, словно движущаяся мишень под пристальным тяжелым взглядом.

– Покажешь мне дом? – обводит он широким жестом пространство.

Скупо киваю, нехотя открывая перед Ярославов двери в свою жизнь. Сколько не виделись? Лет шесть? Нет. С той ночи и не виделись. Нельзя считать встречами неловкие, наполненные общими фразами мгновения, когда мы пересекались, и то случайно, в родительском гнезде. Почему именно сейчас Ярослав решил сломать к чертям собачьим эту дистанцию? Почему он, так и не признавший меня старшим братом, теперь требует этого? Слишком личные вопросы, которые пока не могут прорвать плотину отчужденной вежливости между нами.

Просыпаюсь внезапно. Так резко выныриваю из сна и сажусь, что сжимает виски и голова идет кругом.

– Что ты здесь делаешь? – глухо рявкаю, глядя на Ярика, пристроившегося на самом краю кровати.

Ярик лихорадочно растирает руки, сутулится, рвано дышит, смотрит на меня немигающим провалом потемневших глаз.

– Меня через несколько часов скрутит. Отвези меня в клинику, – Ярик сворачивается клубком и натягивая на себя одеяло. – Обещай, что ты не оставишь меня там одного!

Собираюсь на ощупь, не могу даже на минуту отвести взгляд от скрученного болью тела на своей кровати.

– Когда я могу к нему приехать? – я бьюсь вытащенной из воды рыбой в уютном кабинете врача.

– Я думаю, недели через две.

– Две недели?! – останавливаюсь перед доктором, недоверчиво рассматриваю еще совсем молодое лицо. Может ли он что-то знать? Поможет ли он Ярославу? Он же почти одного возраста с ним.

– Поверьте, раньше смысла нет. Это будет сложно, как для пациента, так и для вас.

– Я приеду завтра.

– Это малоприятное зрелище. Ваш брат будет фактически невменяем. Вы ничем не сможете помочь ему.

– Я приеду.

Безликая роба в безжизненном пространстве палаты, белые ремни, перехлестнувшие грудь, живот, руки, ноги. Выгнутая в болевом спазме шея. Запрокинутое отекшее лицо, глаза безумными провалами огромных зрачков. Рвотные спазмы, хриплые проклятия пополам с мольбой и в просветах ищущий взгляд.

– Не уходи.

Сижу на стуле, мышцы буквально окаменели от напряжения в попытке удержать на лице хотя бы сочувствие, лишь бы оно не исказилось брезгливой гримасой отвращения. Сколько я так сижу? Не помню.

– Вам бы отдохнуть, – вежливо выставляет меня из палаты медсестра, меняя очередную капельницу.

Я затянут, будто вакуумной упаковкой, этим ежедневным, ежеминутным кошмаром. День за днем он ни на минуту не оставляет меня. Изломанное мукой тело, перечеркнутое белыми ремнями. Оно пожирает разум и душу. За что? За то самое… За то, что оставил его одного. За то, что не нашел в своей жизни места для случившегося той ночью. Теперь один из нас корчится в телесных муках на кровати, пристегнутый к ней. Другой корчится в муках душевных, пристегнутый к нему.

Ярослав, похудевший, с серым лицом, ищет меня бездонной пропастью глаз, заполненной болью.

– Ратмир. Я больше не могу. Забери меня отсюда. Прошу тебя.

– Еще немного, Ярик.

– Бессмысленно. Все это бессмысленно.

– Это скоро пройдет. Ты слышишь?

Пересаживаюсь на край кровати и вытираю покрытый крупными каплями пота лоб.

– Забери, – целует он пересохшими губами мои руки. – Если ты хоть немного любишь меня. Хоть немного?

Я не могу унять дрожь своего тела, которая синхронна тремору Ярослава. Хочется обнять то ли его, то ли обхватить руками себя и завыть и так же умолять кого-нибудь забрать меня из этой палаты. Прекратить все это.