Зарисовки - [41]

– Пошли отсюда, – тяну я Ирку.

Ночной воздух обдувает кожу. Закрыть глаза и остаться тут, у края дороги, чтобы пролетающие мимо машины обдирали и уносили за собой это ощущение, опутавшее тело наэлектризованной сеткой. Ирка курит рядом. Молча. Ветер вытягивает ее волосы, превращая в Медузу Горгону.

– Это Наташкин парень, – сообщает она в никуда.

Пожимаю плечами:

– Не важно. Домой хочу.

Книга старая, с пожелтевшими страницами и обтрепанным переплетом. Золотой полустертой канителью на синем фоне строгой обложки выведено «А.С. Пушкин». Издание черт знает какого года. Меня еще и в планах не было. Провожу ладонью по шершавым страницам. Закрываю. Открываю. Перелистываю, вдыхая неповторимый запах.

Я вас люблю, хоть и бешусь,

Хоть это труд и стыд напрасный,

И в этой глупости несчастной

У ваших ног я признаюсь!

Строчки легки, неуловимы, как паутина на исходе лета. Мягко льются, оседая едва заметным послевкусием. Тонкий аромат неизбывности. Горьковатый привкус упущенного. Перелистываю страницу за страницей, вчитываюсь в строфы, внутри звенят и отзываются тонким перебором струны. Синий увесистый том поселился под подушкой маленькой личной тайной.

Осень тихо обступает со всех сторон, обводит листья золотой каймой, добавляет густоты в облака, пытается подсластить последние теплые дни перезревшими фруктами. Заставляет вцепиться в остатки августа, выгоняет из дома, под уже не жаркое солнце, чтобы прочувствовать каждую минуту уходящего лета, дышать впрок этим воздухом, уже разбавленным горьковатым ароматом увядания. Иришкина ладонь в руке взрывает нутро нежностью – тянет согреть легким поцелуем косточку, выступающую на запястье, и попросить прощения. Что-то треснуло во мне. И сквозь эту трещину проросло другое: чудное, сильное, беспокойное.

– Арчи. Пойдем сегодня в кино?

Небо начинает закипать слезами, окрашивая асфальт темными точками. Ветер, приправленный дождем, наотмашь хлещет меня по лицу.

– Не могу.

Я готов кленовым листом упасть к ее ногам и вцепиться зазубренными краями в неровности асфальта.

– Не могу, – качаю я головой. – Не сегодня.

Иришка осторожно вынимает ладонь и прячет руки в карманы куртки. Молча смотрит в глаза осенним взглядом.

– Мне пора.

Она зябко передергивает плечами, поправляет на плече съезжающий ремешок сумки.

– Удачи, – желаю я ей вслед.

Мой телефон тихо тренькает пришедшей смс-кой.

Но так и быть: я сам себе 

Противиться не в силах боле;

Все решено: я в вашей воле

И предаюсь моей судьбе

Обрывки

Besame, besame mucho,

Como si fuera esta noche la ultima vez.

Besame, besame mucho,

Que tengo miedo tenerte, y perderte despues.

– заполняет хрустальный голос Робертино Лоретти светлую террасу.

Besame, besame mucho,

– поднимается голос к балкам выбеленного дуба и уходит сквозь них в бирюзовую синь неба звенящей страстной мольбой.

Besame, besame mucho,

Que tengo miedo tenerte, y perderte despues.

– Купина ты моя неопалимая. Боль моя, радость моя, жизнь моя. Сгорел в тебе дотла, – шепчу я, перебирая вишневые от крови волосы, разбирая их на пряди. Не отрываясь смотрю на страшный глянцевый рубиновый ручеек, что вместе с жизнью вытекает из Ярослава. Аккуратно перекладываю голову его на свои колени, обтираю окровавленные пальцы о когда-то светлые брюки и нежно оглаживаю брови, рыжими росчерками летящие к вискам, горбинку заостренного смертью носа, треугольник лица, рисунок большого насмешливого рта. Привычным жестом трогаю темное пятно родинки под нижней губой, словно стараясь стереть этот огрех с безупречно белой кожи. Переплетаю свои пальцы с пальцами Ярослава, прижимаюсь губами к выступающим костяшкам, стараясь согреть своим теплом и дыханием остывающее тело, словно это может исправить случившееся.

Двадцать лет назад

Я сижу на залитой полуденным солнцем веранде и в легкой дреме клюю носом под укоризненное бормотание матери, которая, перекинув полотенце через плечо, накрывает обеденный стол.

– Шляешься невесть где до утра, никакой пользы от тебя по дому, какой ты пример мальчишкам подаешь? Старший брат! Отец приедет, я ему все расскажу.

Я лениво и сонно смотрю за мелькающими руками мамы и улыбаюсь. Хорошо. Как хорошо! Тело томно звучит еще не остывшими ночными ласками. Солнце скользит по плечам, нескромно оглаживает загорелую кожу, путается во взъерошенной шапке волос, высекая синеватые искры из упрямых завитков.

У ворот, шурша гравием, останавливается машина и громко рявкает, требуя открыть тяжелые кованые ворота.

За спиной тут же горохом рассыпается радостная дробь торопливых шагов и яркий перезвон мальчишеских голосов.

– Отец! – близнецы скатываются со ступенек и бегут к воротам.

– Отец! – протяжно воркует мать, проводит теплой ладонью по моей спине и, прижавшись, тут же забывает в радости про свое ворчание. – Иди, сынок, встречай.

Сдерживая улыбку, спокойно спускаюсь навстречу. Я старший, мне не к лицу, как близнецам, прыгать, переливаясь неприкрытой радостью, у большой ласково урчащей машины, а хочется.

Отец тяжело и неторопливо выходит из автомобиля, тут же сграбастывает большими ручищами две чернявые макушки и прижимает их к себе. Сдержанно кивнув мне, словно обняв теплым взглядом, спрашивает: