Зарево над Волгой - [5]

Паулюс согласно кашлянул:

— Конечно, была и такая мысль… — Он замолчал, задумался. Потом поднялся, прошелся по комнате и снова сел. — Знаете, в тридцатые годы я был преподавателем военной академии Генштаба в Берлине, читал лекции по тактике и военным операциям. Среди моих слушателей были ваши тогдашние начальники: Егоров, Белов, Яковенко, военный атташе при посольстве СССР в Берлине. Неоднократно общался с вашим послом Яковом Сурицей, даже был знаком с его семьей. Меня не раз приглашали в советское посольство. Как видите, кое-какие услуги я тогда оказал Советскому Союзу.

— А когда вы стали генералом? — спросил Чуйков.

— В январе 1939 года. Тогда же меня назначили начальником штаба 10-й армии. Позже ее переименовали в 6-ю армию, ею командовал фельдмаршал Рейхенау, с которым у меня были вполне дружеские отношения. А если выразить свою мысль точнее — это был мой наставник. У него я многому научился. Не сочтите это бахвальством, но Рейхенау очень ценил меня. Видимо, я был неплохим начальником штаба. В хорошем настроении он говорил мне: «Фридрих, быть тебе фельдмаршалом!» И я был буквально потрясен, когда Вальтер Рейхенау скоропостижно скончался в январе 1942 года под Полтавой.

— После этого вы возглавили 6-ю армию?

— Да. Случилось это 20 января 1942 года, — уточнил Паулюс. — Я, конечно, был рад повышению по службе, но большую радость пережил в октябре 1953 года, когда начальник лагеря, в котором я находился, объявил мне, что от Главнокомандующего советскими войсками в Берлине генерала армии Чуйкова получено сообщение о том, что правительство ГДР согласно принять меня на родине. Для фельдмаршала Паулюса, говорилось в вашей телеграмме, подготовлена вилла в районе Дрездена. Мне даже предлагалась работа в качестве лектора по военным вопросам в Высшей школе полиции в Дрездене, разумеется, если я этого захочу. Вы не представляете, Василий Иванович, как я был рад: наконец-то поеду домой! Ведь целых десять лет я обретался в плену!..

— Я помню эту телеграмму, — улыбнулся Чуйков. — Мне тогда пришлось переговорить с премьер-министром ГДР Отто Гротеволем, и он сказал мне: «Пусть Паулюс возвращается, будет ему и жилье, и работа. Он теперь уже не тот преданный вассал, который верно служил Гитлеру и был одним из составителей плана «Барбаросса»…»

— Что было, то было, — бросил реплику бывший фельдмаршал.

— После этого разговора я и послал в Москву свое предложение относительно вас, Фридрих. А через него смог встретить вас на вокзале в Берлине. Помню, что министр внутренних дел Штоф первым пожал вам руКу. Он вас и сейчас опекает?

— Он приглашал меня в свое ведомство, когда я устраивался на работу, — ответил Паулюс. — Помог мне, но сейчас мы редко с ним встречаемся. — Он улыбнулся. — А вообще-то мне страшно везет на больших людей. Перед отъездом из СССР, год тому назад, меня пригласил к себе на дачу там же, в Москве, Вальтер Ульбрихт, и мы откровенно о многом переговорили. Я понял, что мой отъезд на родину его радует. В Берлине на второй день после приезда меня пригласил к себе домой Отто Гротеволь, добрейшей души человек и умница. Когда я был в плену, мне очень хотелось повидать вашего вождя Сталина, но увы!.. Правда, в честь его семидесятилетия я через генерала Кобулова послал ему поздравление, в котором пожелал доброго здоровья и дальнейших успехов в его неустанной работе на благо мира. Не знаю, сообщили ли ему о нем…

«Путь от Сталинграда до этого поздравления для нас нелегок, — телеграфировали Сталину фельдмаршал Паулюс и генерал-лейтенант Роль Бамлер. — Тем более Вы можете быть уверены, что мы и после возвращения на родину приложим все наши силы, чтобы путем укрепления германо-советской дружбы помочь достижению Вашей великой цели — мира для всего человечества» [1].

Паулюс взглянул на Чуйкова.

— Даже о смерти моей любимой жены я узнал от вас, Василий Иванович, — сказал он после скорбного вздоха. — Из Берлина в Москву вы прислали рапорт и доложили, что она будет похоронена в городе Баден-Бадене. Когда лагерное начальство уведомило меня об этом, я понял: Чуйков не только талантливый генерал, но и чуткий к чужому горю человек.

Василий Иванович поспешил возразить:

— Фридрих, я самый обыкновенный русский. Война была беспощадной, бои под Сталинградом тяжелые, но они не ожесточили меня. А вот вы совершили настоящий подвиг, когда с трибуны Нюрнбергского суда заявили о лживости сфабрикованной нацистами легенды о «превентивном» характере нападения на Советский Союз. Да, это была явная, открытая агрессия, и трибунал это признал. Наверное, когда вы, Фридрих, обличали в преступлениях фашистских главарей, они были возмущены вашим вероломством в кавычках.

— Еще бы! — воскликнул Паулюс. — Геринг, Кейтель и Кальтенбруннер взглядами разрывали меня на части. Я всего два дня присутствовал на Нюрнбергском процессе, отвечая на вопросы советского обвинителя генерала Руденко. В Берлин меня доставили на самолете, потом разместили в Потсдаме. Я очень волновался, но выступил на суде не по принуждению, а убежденный в своей правоте. Хочу еще добавить: когда по радио я обратился к немецкому народу и заявил, что Гитлер вел наш народ к преступлениям, мою семью гестапо по приказу фюрера бросило в концлагерь. А еще раньше, в сорок третьем, когда я сдался в плен, в Германии было объявлено, что я застрелился, а моя армия сражалась до конца. Три дня был траур по 6-й армии. Это ли не лицемерие фашистов?!