Заре навстречу - [16]

…Итак, Витя возвращался к дому, где расположилась их семья и думал о том, что сегодня напишет ещё несколько листовок, а потом уляжется спать (а об ужине он даже и подзабыл).

Но оказалось, что все окна соседского дома распахнуты настежь, и из них выплёскивается на тёмную улицу электрический свет. Изнутри дома доносились громкие голоса. И всё это было удивительно потому, что жившие там евреи вообще старались не включать свет, чтобы не привлекать к себе внимания…

Дверь еврейского распахнулась, поток электрического света едва не попал на Витю, но он всё-таки успел перескочить через забор, и оказался во дворе дома Кудрявцевых.

В заборе имелась трещина и, прильнув к ней, Витя мог наблюдать за улицей.

На крыльцо соседского дома вышел низкий немец в чёрном плаще, и потянулся. При этом его кости издали такой треск, будто это был не живой человек, а Кощей, который вот-вот развалится.

Следом за ним выскочил ещё один немецкий фашист — этот был неимоверно длинным и сухим, так что вышедший первым казался в сравнении с этой дылдой сущим карликом.

Тем не менее, «дылда» так увивалась перед «карликом», что не оставалось никакого сомнения, кто у них главный. Вот «карлик» заговорил таким неприятным голосом, будто он постоянно собирался начать кашлять. И Витя, который до войны посещал курсы немецкого языка, понял, о чём говорит этот низкорослый нацист:

— И почему такой беспорядок? Почему в таком хорошем доме до сих проживала семья грязных евреев?

Дылда отвечал:

— Извините, господин следователь. До сих пор не можем найти порядок в канцелярии…

— Неужели вы не знаете, какое значение придаёт фюрер уничтожению еврейской грязи?

— Да. Конечно. Извините.

— Надеюсь, в дальнейшем вы будете более расторопны.

— Да. Так точно, — вытянулся, испуганно глядя на карлика дылда, и тут же, глянув через раскрытую дверь в дом, произнёс. — Ведут. Не угодно ли вам будет посторониться?

Карлик отшатнулся в сторону, и, выглядывая из-за спины дылды, наблюдал за тем, как мимо них полицаи проводят еврейскую семью.

Витя смотрел на морды полицаев и они вызывали в нём омерзение. Видно было, что они только что учинили насилие, и весьма довольны этим насилием, и хотят ещё больше насилия, потому что только распалялись; и им предстояло утомиться и заснуть только через несколько часов, за которые они должны были совершить ещё много преступлений против Жизни.

Евреи, которых они вели, были связаны за руки. Их шеи сильно стягивали толстые верёвки, так что они едва могли дышать. Отца семейства уже сильно избили, и он шёл, покачиваясь. Девочка, которую несла на руках мама, из-за недостатка воздуха потеряла сознание; и хотя мама пыталась ей помочь — полицаи ей этого не давали — постоянно, потешаясь, били и пинали её.

Еврейскую семью повели к грузовой машине, которая стояла чуть в стороне по улице.

Тогда глава семейства нашёл в себе силы спросить:

— Куда вы нас повезёте?

Один из полицаев ответил громко:

— В санаторий!

Но еврей уже понимал, куда их собираются везти. Он остановился, и из последних сил заговорил, что всё это противозаконно, что им должны, по крайней мере, представить какие-то обвинения, а не казнить так вот, по какой-то безумной прихоти.

Тогда полицай, который руководил этим отрядом — по виду матёрый уголовник, резко обернулся и спросил страшным голосом:

— Обвинения нужны? Вот!

И несколько раз с силой ударил еврея по лицу и в живот. В довершение он ударил связанного человека ногой в пах. По тому, как засверкали пьяные, свиные глазки уголовника, было видно, что он получил некоторое удовлетворение.

Застонавшего, окровавленного человека схватили за ноги и потащили к грузовику. Его супруга уже едва ли что-нибудь понимала, и безропотно шла следом. Вскоре двигатель грузовика заверещал и машина уехала.

А на крыльце соседского дома рядом с карликом и дылдой вырисовывались ещё два здоровых солдафона из войск СС из автоматами наперевес. Это были охранники.

И карлик сказал им вполне добродушным и даже интеллигентным тоном:

— Держите ухо в остро. Мы ещё не истребили всех коммунистов в этом городе и они представляют определенную угрозу.

Итак этот карлик — немецкий следователь, и его помощник — дылда ушли в дом. Один из охранников остался стоять на крыльце, ну а второй — начал прохаживаться вокруг дома.

* * *

Всё это видел Витя Третьякевич, а потом он вернулся в дом Кудрявцевых.

Он уже собирался незамеченным проскользнуть в свою комнату, но, конечно же, его ждала мама.

— Сынок, ну наконец-то…

Витя низко опустил голову, и прошептал невнятно:

— Мама, я всё-таки спать пойду…

— Но сначала всё-таки покушай. Ведь нельзя же голодному спать ложиться.

— Извини, мама, но я совсем не хочу есть… Я… я лучше всё-таки спать пойду.

И в его голосе было что-то такое, что заставило Анну Иосифовну подойди. Витя хотел отвернуть голову, но всё же мама заметила, что в его глазах блещут слёзы.

— Что же случилось, сынок.

— Мама… мама… семью евреев из соседнего дома — их казнили… У меня нет слов, мама… мне так горько…

— Сыночек, какие страшные времена настали, — вздохнула Анна Иосифовна, и смахнула слезу, которая появилась на его реснице. — А ты ещё по улицам в такое неположенное время шастаешь. Разве же можно?