Запятнанная биография - [6]

— Пошли домой, — предложил он Мальчику, но тот помотал башкой.

— Нет, хочу посмотреть, как они станут мертвыми. Вон тот, он работал в Заготзерне, жил возле Гребли. А второй — директор школы, третьего не знаю.

— С чего это они станут мертвыми?

— Когда приезжают эти на мотоциклах, обязательно бывают мертвые. Смотри, смотри!

Обеликс не стал смотреть, подошел поближе к крыльцу, чтобы Вилли увидел, что он все-таки пришел, и Вилли, увидев его, дернул углом рта.

Перед уходом Обеликс решил взглянуть на красавицу, но ее на крыльце уже не было, он обернулся и увидел ее рядом с хозяином около ворот, увидел и тех троих в белых рубахах, болтающихся на перекладине.

У школы его перехватил старик Туз. Туз считался старостой собачьего сообщества. Это было признано всеми. Во-первых, он был старше всех, но еще крепок, во-вторых, он охранял школу и был уважаем самим директором школы, который теперь висел на воротах.

Туз сказал, что ночью надо прийти на выгон, чтобы повыть.

— Зачем?

— Так полагается, — коротко ответил Туз.

Вилли, видать, только что вернулся домой и сделал непонятное: сбросил с себя совершенно чистые белье и рубашку.

Отто уже таскал воду из колодца, а Бабушка разводила очень опасный каустик для стирки.

Вилли в длинной холщовой рубашке вышел на двор с бутылкой, сел под грецким орехом, подозвал Обеликса.

— Иди сюда, глупая любопытная зобака. Запомни меня, потому что я, как Эпаминонд. Великий полководец, но, когда его плащ был в починке, он не выходил из дома. Я пью за Эпаминонда, но вообще-то, глупая зобака, я мечтал стать таким, как Агесилай, и что из этого вышло? Отвечай. Молчишь? Тогда я отвечу за тебя, — шайзе…

Вилли любил употреблять незнакомые имена и слова.

— …Агесилай был царем спартанцев. Историк о нем пишет, что он был худым, хромым, но ходил очень быстро. Со своими был приветлив, с иноземцами насмешлив. Как я с тобой… Ты знаешь, мы прошли примерно столько же, сколько десять тысяч воинов в походе на Вавилон. Смешно, но поговорить я могу только с тобой. Скоро мы расстанемся, друг мой, и если бы ты был египетским царем Амасисом, а я твоим другом — греческим царем Поликратом, ты бы разорвал со мной отношения, чтобы не видеть моих будущих бед, будучи бессильным помочь мне. Говорят, один из сегодняшних был учителем, я тоже был учителем… истории… жаль, что ты не пьешь…

Обеликс сидел перед ним и делал вид, что внимательно слушает всю эту белиберду, на самом деле он пристально изучал Вилли.

И вот каким был вывод: Вилли стал взрослым. За эти две зимы, минувшие со времени его прихода сюда, он стал другим: доверял Бабушке и перестал бояться. Но эти два состояния не были связаны одно с другим. Он перестал бояться, потому что ему стало безразлично. Он пришел молодым и страстно любил жизнь, а теперь был старым, конечно, не как Бабушка, но почти как сосед Гусарь. У него появился запах старости — равнодушие и усталость.

Последний раз он был молодым на Новый год, но вспоминать эти дни было больно из-за Васи.

Вася жил в маленьком глинобитном сарайчике на границе с соседями.

Он был очень хорошеньким, чистеньким, похожим на человека поросенком. А главное, он был умным и проницательным. Понимал все буквально на ходу. Когда Обеликс пробегал мимо него, он по походке, по позиции хвоста мгновенно угадывал его настроение.

Летом его выводили на двор, привязывали возле старой хаты, и он часами внимательно изучал жизнь вокруг, вглядываясь в нее своими умненькими глазками с белыми ресницами.

Иногда он пытался рассказать что-то, говорил длинно, путано и так возбужденно, что сбивался с дыхания.

Что-то из его речей Обеликс понимал, например доклад о событиях прошедшего дня: что делала Бабушка, когда вернулись Генрих и Вилли, кто из собак пробегал мимо двора.

Но, к сожалению, Вася любил и пофилософствовать, порассуждать о смысле жизни, о странностях людей… Это было уже труднодоступно пониманию. Обеликс из вежливости слушал, чуть помахивая хвостом в знак присутствия внимания, но скоро зевота судорогой сводила челюсти, и он длинно визгливо зевал.

Кончилось наихудшим образом.

И с тех пор Новый год навсегда стал праздником, вызывающим двойственное чувство: с одной стороны — праздник, люди добрее и щедрее, а с другой — всегда вспоминался и Вася.

Вилли очень красиво нарядил елку, она стояла в горнице, украшенная золотыми цепями, орехами и стеклянными блестящими игрушками, был даже стеклянный танк.

Вечером на ней зажгли маленькие свечи, и Отто очень красиво играл на губной гармонике, а Вилли ОСОБЫМ голосом читал вслух какую-то толстую книгу.

А вот Вася накануне вел себя очень странно. Он без конца звал Обеликса подойти, и когда тот подходил, начинал очень нервно, почти визгливо, что-то рассказывать. На губах у него вздувались и лопались пузыри. Временами он всхлипывал, но Обеликс никак не мог понять, что так сильно взволновало его.

Но вот когда Вася начал метаться в своем тесном закутке, вскрикивать и даже вставать на задние лапы так, что поверх загородки виднелась его белесая мордочка с розовым, разинутым в крике ртом, а Отто, как-то неприятно сгорбившись над кухонным столом, начал с отвратительным дзиньканьем водить ножом по серому камню, — Обеликс понял, что ожидает бедного Васю.