Запятнанная биография - [54]

В столовой взяла себе и Дайне самое дорогое: из спецменю. Даже сливки взбитые с клубникой взяла. Дайна много раз подкармливала меня, будто по рассеянности возьмет два бифштекса вместо сырников надоевших. Теперь моя очередь. Она удивилась:

— Гуляешь? Откуда деньги? Или это прощальный обед?

Она уже знала о моем преступлении, она всегда все знала. Страшно хотелось рассказать, показать ключ для полного эффекта. Но вспомнила Раю, московскую хранительницу моих жалких тайн. Плохую хранительницу, недобрую. Если бы знала тогда, какой бедой обернется моя болтливость, каким позором.

— Женщины глупы, — изрекла Дайна, обламывая блистающими свежим лаком пальцами кусочек хлеба. — Зариня тоже сообразила! Но ей лишь бы лишний раз поглядеть на него. Нашла кого вести на расправу.

— Она с бутылкой меня привела, — шепотом сообщила я. Дайна, как всегда, говорила громко, и за соседним столом прислушивались.

— А хоть бы с бомбой! Достаточно посмотреть на твое лицо любому мужику, чтоб прийти в умиление.

— А что такого в моем лице?

— Придешь домой — посмотри на себя в зеркало. Ты же просто Красная Шапочка, и бутылка водки в твоих руках, наверное, превратилась в молоко для бедной больной бабушки. Шеф увидел молоко, разве не так?

— Он грозил.

— Ну правильно: Серый Волк немного попугал Красную Шапочку. Слушай, мать сегодня ночует в городе, и комната свободна. Давай поедем искупаемся, в Дом творчества сходим.

— Я не могу.

— В деревню рвешься?

— Нет. Буду в Юрмале.

Впилась подведенными глазами, но не спросила ничего. Это ее принцип: я не спрашиваю и ты не спрашивай.

— Но ночевать-то придешь ко мне?

— Если можно.

— Не можно, а нужно. Завтра у подружки одной моей именины, я обещала испечь пироги. Ты поможешь.

— Я с удовольствием.

— Лаби. Сливки я не ем. Это ты себе можешь позволить две порции. Значит, жду, а завтра поедешь со мной на именины. А сейчас лечу.

Стремительно к выходу.

В дверях столкнулись с Янисом Робертовичем. Чуть помедлила, чтоб разглядеть смог, как хороша в трикотажном облегающем платье, в повязанной по-пиратски красной косынке. Он разглядел, улыбнулся одобрительно. На кухню пошел сам, как все смертные. Вернулся с подносом: творог, сырники, сметана, вроде Олега молочным питается. Я сосредоточенно поедала сливки с клубникой. Конечно, сообразит, что на еще не заработанные деньги лакомлюсь. Остановился около столика, сказал негромко:

— Напишите объяснение, как и что, а я выговор напишу.

Я кивнула, не отрываясь от сливок.

Глава V

Электричка пронеслась над Даугавой, мелькнули за окном белые дома Иманты, солнце вызолотило отполированные деревянные сиденья. Вагон безлюден, только соседний отсек занят. В нем расположилась семья. Угрюмый отец, распаренная беготней по магазинам мать в серьгах с лиловыми камнями, старчески опрятная бабушка и двое молодых. Дочь и жених. Свадьба уже близко — наверное, в субботу. Мать спросила парня, договорились ли насчет машины, а он поинтересовался, удалось ли достать свиные ножки для холодца. Женщина усмехнулась высокомерно, красноречиво глянула на дочь: «Ничего себе молодца нашла, в бабьи дела вмешивается, да еще сомневается в моих возможностях».

— Достала, достала, не волнуйтесь.

Молодые долго с родителями вместе не проживут. Уже сейчас видно. И отец хмыкает презрительно, и бабушка отвернулась к окну.

У девушки синяки под глазами, утомленное лицо. На парне тоже будто воду таскали. Они уже вместе и сейчас огорчены, что эту ночь придется порознь. Все-таки надо соблюсти приличия. Снимают дачу на Взморье. Две комнаты и веранда. Мать рассуждает, как рассадить гостей: главный стол — на веранде, тех, кто попроще, родственников, подруг, — в комнате.

Электричка затормозила у платформы. «Приедайне», — объявил глухой голос в репродукторе.

Что они услышали?

Для них, русских, так же как для меня, в непонятных латышских словах должно звучать что-то мистическое, созвучное тревогам или радостям души. Названия трав, рек и просто ничего не значащие обыденные понятия оборачиваются вдруг утешением или болью, откровением или загадкой. Вот и сейчас. Что услышали они и что я? Меллужи были для меня хорошим словом, слышалось «не тужи», а Булдури не любила — очень просто и грубо — «не дури». Но хуже всех Слока — «склока, склока». Это о доме, о Вере, о Петровских, о страшных словах Елены Дмитриевны. Только Приедайне — каждый раз новое.

Что сегодня? Я, кажется, знаю уже все варианты.

Отец глянул коротко и злобно на будущего зятя: «Предатель». Звонил по телефону, справлялся о здоровье, водил девочку в кино, скромно пил чай на веранде, а сам… Она ведь еще маленькая, еще совсем недавно садилась на колени: розовая поросячья кожа пробора, запах солнца и, еле слышный, детский, мочи. «Предатель!»

«Приданое». У нее плохое приданое. Может, продать серьги и это кольцо — женщина вертела перстень с лиловым камнем, что-то соображая напряженно. «Сколько стоит теперь, когда золото подорожало?»

А измученные длящимся бесконечно, изматывающим, открытым ими первыми, только им доступным, молодые улыбались друг другу заговорщицки и нежно. «При тайне».

«Вы при тайне», — сообщил им голос.