Запятнанная биография - [32]
— Эпюры сделала?
— Нет. Олег днем посчитает. — От обиды, что сестра так и не вспомнила, какой у меня сегодня день, нарочно выдала раздражающую ее правду.
— Хорошо устроилась. Неужели тебе не стыдно?
— Ни капельки! Мам, я пошла.
А мама уже поджидала в передней.
— Бездарность, — запоздало крикнула Вера вслед, — унылая бездарность!
— Зачем ты ее злишь? — тихо спросила мама. — Она поздравить тебя хотела, подарок приготовила.
— Больше из-за тебя унижаться не буду, не рассчитывай, — ярилась на кухне Вера.
Я двинулась в коридорчик, чтоб ответить что-нибудь вроде: «очень обяжешь» или «вот и прекрасно, мне вовсе не льстит родство с тобой», но мать удержала за рукав.
— Не надо, прошу тебя, — попросила жалобно.
Я успокоилась сразу — уйду, а ей достанется за меня.
— Прости, не огорчайся, — нежно поцеловала увядшую щеку, а на языке все-таки вертелось: «И спасибо за поздравления».
Мать сунула руку в карман кимоно.
— Вот, возьми, купишь колготки, — сказала торопливым шепотом и протянула десятку. — Я поздравляю тебя, моя деточка.
— Это все твое воспитание, — не унималась Вера, — все эти вечеринки, танцульки.
«Зачем она это сделала! У меня же накрашены ресницы, все потечет. Зачем! И как она сэкономила эту десятку?»
Мы живем на деньги Веры и ее мужа. Хорошо живем, но Вера ведет записи расходов.
— Прости меня.
Надо широко раскрыть глаза, тогда ресницы, может, не потекут. Из зеркала смотрит бледное лицо, губы дрожат, а глаза выпучены.
— Прости.
— Приди пораньше, я пирожок испеку.
— Ладно. — Схватила пальто, надену в лифте, выскочила, не захлопнув дверь.
В кабине дурак с двенадцатого этажа прокомментировал:
— И жить торопимся, и чувствовать спешим.
Вечно лезет с идиотскими шуточками, спекулянт несчастный. Когда Евгений разбил фонарь у «Лебедушки» и попросил у этого достать — сосед работал в автосервисе, — он заломил такую цену, что Евгений неделю, вспомнив, крутил головой и удивлялся: «Ну и жук! Откуда только такие берутся!»
— Подвезти? — спросил жилец с двенадцатого.
— Спасибо, у меня денег нет.
Вот тебе за фонарь и за шутки.
Таня уже была во дворе. Стояла, покуривая, прислонясь к стволу нашего любимца-тополя. Арно бросился ко мне, не успела увернуться — мощный удар лап. Огромная лобастая башка у самого лица.
— Арно, отстань, ну отстань же!
— Он тебя поздравляет, — оттолкнулась от дерева, пошла навстречу, — и я тоже.
Цыганочка, неизвестно как забредшая в этот московский двор. Расшитая дубленка до пят, шаль в розах, узкое лицо, огромные глаза, желтые круги бессонницы. Протянула пакетик:
— Я желаю тебе любви, уже пора.
Хриплый голос, прекрасный голос, больше ни у кого нет такого.
— Спасибо. Опять всю ночь работала?
— Да. Закончила поэму, «Кот под зонтом» называется, по-моему, смешная. Для Детгиза. Вечером прочитаю. Там и ты есть — рассудительная рыбка. Все там есть.
— Я к Петровским иду. Приходи тоже.
Почему мне всегда кажется, что ей холодно? Почему хочется отогреть, накормить вкусным, подарить красивую вещь? Не знаю. Ведь отогревает, кормит вкусным и дарит красивые вещицы она мне.
— Придешь?
— Не смогу. Валерий приезжает.
— Приходите вместе.
Посмотрела долго огромными зелено-серыми глазами.
— Нет. Его там не любят.
Она всегда знала правду и всегда высказывала ее вслух, не боялась.
— Арно, назад, назад!
Огромными высокими прыжками Арно устремился напрямик по снежной целине на другой конец двора. Наверняка увидел кошку. Сколько ни учили здоровенного сенбернара, сколько ни шлепали легонько ремешком, отвадить от охоты на кошек не могли.
— Вот тебе и благородные крови, — сокрушалась Таня, — носится, как обычная дворняжка.
— Ему нужно в Гарвард, — отвечала я.
Это была наша любимая игра с Арно. Я утверждала, что Арно очень хочет учиться, спрашивала:
— Арно, хочешь в Гарвард?
Арно оглушительно лаял. Слово «хочешь» означало «гулять» или «есть», а есть и гулять Арно хотел всегда.
Они жили в соседнем корпусе, тоненькая девушка, пишущая по ночам стихи, и ее пес — глупый, добродушный сенбернар. И не было у меня ближе подруги и не было лучше часов, когда, склонившись над расчерченным картоном, мы выкладывали фишки с буквами, составляя слова. В ту зиму мы увлекались игрой под названием «скрэбл». У Тани не было телефона, и у нас существовала сложная система оповещения. На кухонную форточку Таня вешала разноцветные тряпицы. Белая означает «меня нет дома», старая цветастая косынка — «приходи, я готовлю вкусную еду», красный клочок — «приходи немедленно». Красный вывешивала обычно, когда хотела прочитать новое стихотворение. И я бежала, бросив все. Вера догадалась о наших знаках, говорила презрительно:
— Ее вызывает родственная душа. Такая же бездельница.
Она не любила Таню, называла ее городской сумасшедшей, говорила матери, что дружба с такой девицей дурно влияет на меня, что мы обе вообще-то тунеядки. Я не знала человека, который работал бы больше, чем Таня. Может, только вот Олег. И дело не в ночных бдениях, а в той непрекращающейся работе мысли, постоянной сосредоточенности на своем деле, которые заставляли Олега посреди пустого разговора вынимать маленькую книжечку и торопливо записывать крючки интегралов, а Таню в разгар «скрэбла», когда я выкладывала слово «откос», смотреть долго на доску огромными отрешенными глазами. Может, тогда она услышала в себе строчки:
Роман-версия «Единственная…» рассказывает о жене Сталина. Драматичное повествование на фоне тех страшных, странных и до конца непонятых лет пронизано тонкой любовной линией, всесокрушающей страстью и необыкновенной нежностью Тирана.Ольга Трифонова убедительно показывает, что домыслы о других женщинах Иосифа Виссарионовича не имеют под собой основания. В его жизни была лишь она…Это могла бы быть классическая «лав стори». Надежда Аллилуева впервые увидела его, когда ей было 12 лет, а ему 34 года. Молодой, обаятельный, эдакий кавказский джигит с героической судьбой, Сталин только что бежал из ссылки.
Роман-версия о любви Первого человека, как его называют, двадцатого столетия, создателя Теории относительности, отца атомной бомбы Альберта Эйнштейна и жены известного русского художника Маргариты Коненковой.
В новую книгу Ольги Мирошниченко вошли повести «Закон Паскаля» и «Падение».На фоне искусного переплетения производственных, бытовых, любовных, семейных мотивов писательница убедительно рисует сложные, противоречивые характеры своих героев — наших современников.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Настоящая книга целиком посвящена будням современной венгерской Народной армии. В романе «Особенный год» автор рассказывает о событиях одного года из жизни стрелковой роты, повествует о том, как формируются характеры солдат, как складывается коллектив. Повседневный ратный труд небольшого, но сплоченного воинского коллектива предстает перед читателем нелегким, но важным и полезным. И. Уйвари, сам опытный офицер-воспитатель, со знанием дела пишет о жизни и службе венгерских воинов, показывает суровую романтику армейских будней. Книга рассчитана на широкий круг читателей.
Боги катаются на лыжах, пришельцы работают в бизнес-центрах, а люди ищут потерянный рай — в офисах, похожих на пещеры с сокровищами, в космосе или просто в своих снах. В мире рассказов Саши Щипина правду сложно отделить от вымысла, но сказочные декорации часто скрывают за собой печальную реальность. Герои Щипина продолжают верить в чудо — пусть даже в собственных глазах они выглядят полными идиотами.
Роман «Деревянные волки» — произведение, которое сработано на стыке реализма и мистики. Но все же, оно настолько заземлено тонкостями реальных событий, что без особого труда можно поверить в существование невидимого волка, от имени которого происходит повествование, который «охраняет» главного героя, передвигаясь за ним во времени и пространстве. Этот особый взгляд с неопределенной точки придает обыденным события (рождение, любовь, смерть) необъяснимый колорит — и уже не удивляют рассказы о том, что после смерти мы некоторое время можем видеть себя со стороны и очень многое понимать совсем по-другому.
Есть такая избитая уже фраза «блюз простого человека», но тем не менее, придётся ее повторить. Книга 40 000 – это и есть тот самый блюз. Без претензии на духовные раскопки или поколенческую трагедию. Но именно этим книга и интересна – нахождением важного и в простых вещах, в повседневности, которая оказывается отнюдь не всепожирающей бытовухой, а жизнью, в которой есть место для радости.
«Голубь с зеленым горошком» — это роман, сочетающий в себе разнообразие жанров. Любовь и приключения, история и искусство, Париж и великолепная Мадейра. Одна случайно забытая в женевском аэропорту книга, которая объединит две совершенно разные жизни……Май 2010 года. Раннее утро. Музей современного искусства, Париж. Заспанная охрана в недоумении смотрит на стену, на которой покоятся пять пустых рам. В этот момент по бульвару Сен-Жермен спокойно идет человек с картиной Пабло Пикассо под курткой. У него свой четкий план, но судьба внесет свои коррективы.