Запретный лес - [69]

Мистер Фордайс едва оправился после болотной лихорадки; в его крошечной библиотеке было темно и сыро, как в могиле. Он сидел, обложенный подушками, в деревянном кресле и кутался в грубый шерстяной шлафрок, на голове красовался ночной колпак, а на худых ногах было по две пары чулок. Его больная жена не вставала с постели, дождь за окном не прекращал накрапывать, в комнате не было камина, и дом, словно саваном, окутало мраком. Но, всегда смиренный и терпеливый, мистер Джеймс занимался тем, что составлял гороскоп.

— Расскажите, что произошло, мистер Дэвид, а то я ничего не знаю, просто доходят слухи. Говорят, вы серьезно поссорились с мистером Мунго в Аллерской кирке.

Дэвид изложил события последних месяцев, начав с лесного шабаша в канун Ламмаса и закончив последним визитом к мистеру Мёрхеду. Мистер Фордайс выслушал его, поохав и повздыхав, и, когда Дэвид замолк, немного помолчал, размышляя.

— Вы сурово обошлись с Председателем, — сказал он наконец. — Не мне вас упрекать — я далеко не совершенен, но нельзя отрицать, вы дерзко вели себя с мистером Мунго.

— Я воспользовался правом отказа подчиняться ему лично. У него не было общего решения Пресвитерского совета, и он не мог отстранить меня от моих обязанностей.

— Возможно, это так. Но разве не чрезмерная горячность отвечать подобным образом вашему старшему собрату, мистер Дэвид? Неужто нельзя было отказать более мягко и спокойно? Видится мне, вы разговаривали с ним, как учитель со школяром.

— Ох, не отрицаю, что вышел из себя, но то был, безусловно, праведный гнев. Неужели вы уговариваете меня отступиться от борьбы с черным нечестием в Лесу лишь из-за того, что проныра Чейсхоуп ловко сумел навязать Пресвитерию свою точку зрения? А что касается обвинений против меня, то разрешите спросить, разве вы сами отказали бы несчастному, пришедшему к вам за помощью, даже если бы был он страшным грешником?

— Не знаю. Я робок от природы и так забочусь о том, дабы с чистой совестью предстать пред Господом, что склонен пренебрегать иными своими обязанностями. Тем горше! В Лесу вы вели себя честно и храбро, но вряд ли я сам набрался бы мужества сделать то же самое. Слава Богу, подобные беды никогда не встречались на моем пути!.. Что мне сказать про сотоварища Монтроза? Мистер Мунго привел бы много цитат из Писания, осуждая этот поступок, и не мне выступать против общего духа Святого Слова, хотя и есть у меня мысли, что Церковь Шотландии чересчур увлечена Ветхим Заветом, забывая про Новый. Но я предвижу грозящие вам беды, мистер Дэвид: на стороне аллерского пастора будет и Пресвитерский совет, и Генеральный синод, коли до него дойдет дело.

— Но как бы вы поступили в подобных обстоятельствах? Отказали бы нуждающемуся, стоящему у вас на пороге?

— Не знаю. Честно, не знаю. Я ничтожный сосуд, к тому же очень боязлив. Но я бы все равно молился, да, молился, дабы Господь даровал мне силы сделать то, что сделали вы, мистер Дэвид.

Молодой человек улыбнулся.

— Вы дали мне утешение, в коем я так нуждался. Мне довольно и вашего суда, ведь вы ближе к Престолу Божьему, чем все священнослужители на берегах Аллера и Мерса.

— Не надо. Не говорите так. Я ничтожнейший и беднейший из слуг Божиих, и сейчас я мысленно допускаю слабину, сомневаясь в том, что сам же сказал, и вопрошаю себя, не следует ли просто подчиниться законной власти, взращивая в душе смирение как первейшую из христианских добродетелей. Зачем наш Господь заложил Церковь, ежели не для повиновения ей?

— Обождите, мистер Джеймс. Какой же вы тогда пресвитерианин? Если бы все рассуждали так, были бы мы сейчас под кабалой Рима, ибо Рим являлся законной властью. Хороший же из вас тогда ковенантер! Если Церковь вероломно попирает человека, лишая его христианских свобод, то не потеряет ли она уважение, как те мессы, что проводились в Будили в былые времена?

Мистер Фордайся вяло улыбнулся.

— Вынужден признать, что вы правы. Но какова ловушка для честного человека! Вы идете тернистым путем, мистер Дэвид, а я держусь торного, ибо дороги две. Как гласит пословица, сиди тихо, пусть спит лихо. Я избрал мирное житье, взращиваю собственную душу, денно и нощно молясь Богу, и да минуют меня дела Церкви и государства: слышу я о них, как слышит человек у камелька раскаты грома. Сражаться со стихией под силу лишь тем, кто крепок духом, подобно вам. Увы и ах, я не грозный Илия, сокрушающий храмы Ваала, и не Джон Нокс, очистивший нашу Землю обетованную[118]. Милый юноша, ежели вы решитесь идти по дороге Господней, путь ваш будет труден, но вы под мышцами вечными[119]… Однако, сэр, помните, что в борьбе следует полагаться на Божью мощь, а не на собственные силы. Будьте готовы смиряться и каяться, ибо есть в вашей душе непокорность Адама-пращура.

— Это верно. Временами бушуют во мне страсти, заставляющие меня содрогаться.

— И вам надо пристально следить за каждым своим шагом и словом. Нельзя допустить повода упрекнуть вас за то, что не является следствием исполнения ваших прямых обязанностей. — Мистер Фордайс чуть замешкался. — В жалобе на вас имелось еще одно обстоятельство… Не было ли оно связано с женщиной?