Запретные желания - [51]

Это явно малопочтенное заведение располагалось в подвале на задворках Брод-стрит, и возглавлял его граф Барримор, вице-президентом же был полковник Джордж Хантер. Его посещал весь лондонский сброд, а также люди, которые считали забавным есть свой ужин из углублений, проделанных прямо в длинном столе, с помощью ножей и вилок, прикованных к столу цепями. В этом не было ничего особенно плохого, но опасности, подстерегавшие юношу, который угодил в компанию Барримора, были достаточно серьезными даже по мнению такого безалаберного родителя, как лорд Певенси, и Кардросс об этом знал. Старик Джордж Хантер, при всей его эксцентричности, оказывал мало влияния на более молодых людей. Ему было за шестьдесят, и после довольно своеобразной карьеры, которая началась в Итоне, прошла через Футгард, достигла своего пика в Королевской тюрьме Бенч и даже включала коммерческую деятельность (будучи исключен из монастыря Эббот, он торговал углем), он сумел вновь вернуться в светское общество и стал вести более спокойный образ жизни. Благодаря его возрасту и его чудачествам, его терпели в обществе, но манеры его были слишком грубы, чтобы считать его привлекательной фигурой; но он, следует отдать ему справедливость, и не имел никакого желания ни верховодить в компании, ни развращать нравы ее членов.

Благородный граф Барримор был птицей совсем другого полета. Ни его титул, ни достижения не открыли ему дверь в светское общество. Он был одним из основателей клуба кучеров; он ввел модный обычай кататься, усадив рядом на облучке маленького ливрейного грума; его цвета можно было видеть на всех скачках; но общество, за исключением принца-регента, который, как представлялось, тоже питал слабость к беспутной компании, упорно отвергало его. Ирландский пэр, он унаследовал титул от своего брата, который снискал себе немало малопочтенных кличек, в том числе и Хеллсгейт. Это обстоятельство, вкупе с его колченогостью, повлекло за собой кличку Крипплгейт. Младшего же брата прозвали Ньюгейт (как он сам хвастался, он сидел во всех тюрьмах страны, а их сестра, которая была неподражаема по части площадной брани, была прозвана Биллинсгейт[7]). Сам граф, великолепно державшийся в седле, с его холодной дерзостью и темной репутацией, представлял истинную опасность для безрассудных молодых оболтусов вроде Дайзарта; если намек, услышанный Кардроссом, имел в себе хоть крупицу правды, то ни материнские страхи леди Певенси, ни горе Нелл, вызванное разлукой с братом, не помешают ему положить конец похождениям этого юного повесы. Если не считать демона ревности, он испытывал достаточную приязнь к Дайзарту, чтобы постараться избавить юношу от последствий его собственного безрассудства; ради Нелл он готов был даже взять на себя неприятную задачу и раскрыть лорду Певенси глаза, показав ему ту дорожку, по которой пошел его наследник. Он мог только надеяться, что эти новости не окажутся роковыми для расшатанного здоровья престарелого лорда; однако он считал вполне вероятным, что того из-за них может постигнуть и второй удар, и уповал лишь на то, что ему все-таки не придется обращаться к тестю. Лорд Певенси мог всего лишь пожать плечами, услышав рассказ о сомнительных похождениях и проделках людей из высшего общества, но в его дни даже самый отъявленный светский распутник не искал утех на задворках трущоб. Если только перенесенный им удар не сделал его более беспомощным, чем предполагал Кардросс, можно было быть уверенным, что он преодолеет сопротивление своей половины, узнав, что Дайзарт не только на дружеской ноге с бездельниками, негодяями и мерзавцами, но и готов стать веселым собутыльником человека, которого лорд Певенси одним из первых подверг остракизму.

Глава 9

Кардросс боялся, что его неосторожные слова заставят Нелл более внимательно отнестись к образу жизни брата, но на самом деле это взволновало ее гораздо меньше, чем возможные последствия рассказа, который она выдумала, чтобы оправдать его нападение на ее экипаж. Она, конечно, восприняла его слова с удивлением, но после нескольких минут размышления поняла, что все его преувеличения объясняются ревностью, которую она ясно уловила в его тоне. Это подтверждалось и тем, как он резко сменил тему разговора; а поскольку ей хватало и своих неприятностей, она скоро перестала обо всем этом думать.

Встреча с супругом привела ее в подавленное состояние; ей было очень трудно вновь обрести присутствие духа, ибо никогда еще Джайлз не обращался с ней с такой холодной сдержанностью и не смотрел на нее таким жестким, вопрошающим взглядом. Она была сама виновата; ведь когда он только вошел в комнату, этого ужасного выражения на его лице не было. Она боялась, что он начнет выяснять причину ее испуга, но он не стал делать этого, то ли из презрения, то ли из равнодушия, и его холодная снисходительность вызвала у нее еще большую тревогу, чем любое проявление гнева. Она почувствовала, что ее держат на расстоянии, и хотя его голос зазвучал добрее, когда он спросил ее, в чем дело, она не ощутила никакого желания открыться ему. По ее мнению, это был наименее подходящий момент для признания. Ее реакция на появление графа и без того вызвала у него подозрения, он был рассержен на нее за то, что она плохо следила за его сестрой, выведен из себя поведением Дайзарта; признание, что жена снова по уши в долгах и изо всех сил старалась обмануть его, подействовало бы на него как спичка, поднесенная к сухому пороху. К тому же она считала, что, узнав причину, по которой Дайзарт напал на нее, он вряд ли станет относиться к ее брату более благосклонно. Наоборот, ведь даже ее возмутила эта выходка, а уж Кардросс должен был осудить ее самым суровым образом. Если все выяснится, Дайзарт наверняка расскажет ему, что получил от нее триста фунтов, и тогда этот узел уже никогда не распутать.