Запретная зона - [50]

— Поедем в город, — предложил Стенли. — Надо же мне попытаться найти работу.

— Надеюсь, тебе повезет, — сказала жена.

Мы поехали в редакцию газеты «Африкэн ньюспейпер», которая располагалась у железной дороги в современном здании. Через черный ход по витой лестнице мы прошли в комнаты, занимаемые сотрудниками редакции. Стенли знал некоторых журналистов африканцев, гак что никто из нас не привлек к себе особого внимания.

— Значит, ты потерял работу? — спросил я.

— Правительство держало наши имена в тайне… Но каждому предпринимателю ясно, где ты был, если исчез 26 февраля. И когда приходишь обратно, твое место уже занято: необходимость перевода кого-нибудь с временной работы на постоянную, вынужденное сокращение персонала или еще что-нибудь.

— Но ведь правительство признало, что ты невиновен, раз тебя отпустили. Перед тобой должны бы извиниться и выдать компенсацию.

— Я сидел в тюрьме. Меня фотографировали со всех сторон. Все знают, что я преступник.

— Ты только представь себе, что было бы, если какой-нибудь европеец был заключен на два месяца, а потом правительство поняло, что допущена ошибка.

— Никаких «ошибок» по отношению к африканцам не допускается, — спокойно заметил Стенли. — Белые думают, что мы можем убегать в степи и питаться там кактусовыми плодами. Для них мы всегда безработные.

— Ты озлоблен?

— Никогда еще я не был так близок к «запрещенным идеям». Именно сейчас меня следовало бы посадить. Но я себя чувствую прекрасно — политический заключенный, борец за свободу! Люди приходят ко мне за советом. И знаешь, мне кажется, что у меня есть что сказать им: я еще никогда не знал так много. А сейчас я знаю: когда белые говорят нам о демократии, это значит, они говорят о диктатуре…

— Но только не собирайтесь сразу больше двенадцати человек, — предостерег я.

— Знаю, все должно быть как у подпольщиков, — говорил Стенли с видом мальчишки, научившегося новой игре. — Больше никаких списков. Слишком уж долго мы спали. Теперь все знают, что Конгресс — хорошая вещь. Все, что произошло, послужило отличной рекламой для всей страны И мы понимаем, что, когда белые начинают сажать народ в тюрьмы, можно надеяться на лучшие времена.

— Не собираетесь ли вы создать новую партию? — поинтересовался я.

— Подпольную, конечно, — отвечал он. — Партию невинных. Тех, кто ничего не понимал, когда их разбудили в тот памятный предрассветный час. Теперь мы уже понимаем. Теперь мы стали именно такими «неблагодарными», какими нас всегда представляли белые.

— Саванху продал свою душу, — продолжал Стенли, заговорив о новом министре. — Во всяком случае, никто из африканцев не станет его обслуживать. Ведь это с его легкой руки образовалась политическая партия, которая заявила, что, если постоять в очереди с африканцами, можно получить сифилис и вшей, и что на их родине стало грязно.

— Ты озлоблен, — прервал я.

— Нет, просто то, что нам дали, дали слишком поздно и этого слишком мало. И благодарить нам не за что. Мы очень долго работали даром. Европейцы должны изменить свое поведение, только это может помочь им.

— А то?

— Приезжай через пять лет! Или все абсолютно изменится, или будет еще хуже, чем сейчас. Но что бы ни было, так, как сейчас, — не будет.

— Нельзя сказать, чтобы тюрьма сломила тебя, — заметил я.

— Нет, — Стенли колебался. — Мое представление о мире зависит от окружения. В миссионерской школе меня учили, что бог и природа — великие силы. Я принадлежу к новому поколению. Мой отец жил еще в джунглях и видел вокруг себя только злых духов. Он не поклонялся им, а пытался задобрить их. На дикой земле больше злых духов, чем добрых. Мой отец не верил в лучшие времена, он хотел только уберечься от самого худшего.

Тюрьма была для меня тем же, чем джунгли для отца, — продолжал Стенли Самуриво. — Теперь я понял отца гораздо лучше. Я никогда не забуду того, что видел.

— Значит, ты озлоблен.

— Да, — засмеялся он. — У меня же нет ни работы, ни денег.

Жизнь в Олд Бринсе

«Людям за границей следовало бы узнать, как хорошо мы обращаемся с африканцами в Южной Родезии.».

Сзр Джилберт Ренни — Верховный комиссар Федерации в Лондоне.

Июнь, 1959 года.

— Когда нищета входит в дверь, любовь бежит в окно, — говорит мой друг Джошуа.

Сам он живет сносно: широкая кровать, стол, три стула. На шкаф денег нет, но он все равно считает себя богатым: у них с женой отдельная комната.

Олд Брикс — старейшая часть Харари, она находится в центре африканского поселения, возле рынка. Здесь мало у кого есть отдельная комната.

На желтом песке рядами выстроились квадратные кирпичные дома. В каждом доме — четыре входа. Дверь ведет в комнату с кухней. Размер комнаты — около двадцати квадратных метров, кухни — едва ли больше двух. В такой комнате живут от десяти до тридцати человек.

Мы входим в дом. Джошуа помогает нам как переводчик: большинство африканцев недавно приехали из деревни и говорят только на языке шона. Пол и стены — из грубого кирпича; единственное украшение — белая плесень. Вдоль стен висят занавески. Посреди комнаты на полу лежит десяток одеял, кровать одна. За занавесками ночью спят четыре супружеские пары, итого — восемь взрослых. Под кроватью спят пятеро детей. Посредине— место еще для восьмерых детей. Поначалу они чертили на полу границы, потом перестали.