Запретная любовь. Колечко с бирюзой - [47]

— Крупное предприятие, — повторила я. — Ну а я хоть когда-нибудь приобрету для тебя значение? Мне ты соблаговолишь уделить внимание?

Улыбка исчезла с его лица.

— Ах, Крис, дорогая, пожалуйста, не глупи. Я устал. У меня был суматошный день. Давай проведем вечер без сцен.

Я отошла, пытаясь подавить в себе горечь и негодование. Минутное желание снова сблизиться с Чарльзом исчезло, и на этот раз безвозвратно. Внутри все словно оледенело. Да кому нужны сцены? И кому хочется куда-то там ехать с Чарльзом? Только не мне!

Я повернулась и вышла из комнаты.

За обедом Чарльз всячески старался выказать дружелюбие.

Он даже снова заговорил о том, что неплохо бы съездить куда-нибудь. Быть может, сказал муж, если я наберусь терпения, через месяц-другой ему удастся вырваться. Затем спросил, что бы я хотела получить в подарок. Он только что неплохо заработал на акциях: удалось продать их по самому высокому курсу.

Я посмотрела на красивое глупое лицо и ответила:

— Из того, что ты можешь дать, мне ничего не нужно.

Он пожал плечами:

— С тобой трудно иметь дело, дорогая моя Крис.

На следующий день я отправилась в город — за покупками. Кроме того, предстояла примерка костюма, который я заказала у Харди Эмис. Мне хотелось также послать вещи детям.

В этот уик-энд я была свободна от приема гостей в Корнфилде. В воскресенье мы отправлялись на ленч к дорогой Уинифрид.

Пока мы ехали в Саут-Норвуд, я пребывала в новом для себя, довольно странном состоянии полнейшего безразличия к Чарльзу, к нашему браку и вообще ко всему. И пришла к твердому убеждению: продолжать и дальше жить так, как сейчас, бессмысленно. Чарльз не замечал моего настроения, и ему не было до него никакого дела. Единственное, чего он хотел, — чтобы его не трогали и он мог бы продолжать заниматься своим делом. Я начала склоняться к тому, что мне давно пора оставить его — пусть занимается делами.

Ленч у Уинифрид был, как всегда, убийственно скучен. Ничто в ее ужасном доме не изменилось, только сама она заметно постарела. Волосы у нее теперь были совсем седые; густые, песочного цвета брови побелели. На подбородке появились жесткие волоски. Мне она казалась просто отвратительной, но Чарльз любил ее и относился к ней гораздо снисходительнее и терпимее, чем ко мне. Они пребывали в полной симпатии друг к другу и без умолку болтали. В свое время я болезненно реагировала на это, чувствуя себя лишней, но в то воскресенье меня это ничуть не трогало.

Я много лет пыталась наладить отношения с Уинифрид, главным образом ради Чарльза. Но она была из тех, кто презирает людей, ведущих себя церемонно, и в то же время начинает жаловаться, если церемонность не соблюдается. К тому же Уин, конечно, была уверена, что я сделала Чарльза несчастным. Она видела крушение нашего брака и не сомневалась в моей вине.

Когда она приезжала в Корнфилд, то, по-моему, наведывалась на кухню и выпытывала все, что могла, у кухарки или у Элизы, пока та служила у нас. Об этом говорит то обстоятельство, что время от времени Уинифрид упоминала кое-какие факты, касающиеся Чарльза и меня, свидетелем которых не была. Она, безусловно, знала, насколько сложна ситуация в Корнфилде, так как временами бросала на меня любопытные и, пожалуй, злорадные взгляды.

В то воскресенье Чарльзу понадобилось воспользоваться телефоном мачехи для делового звонка и он вышел в холл.

Уинифрид, с прилипшей к нижней губе сигаретой, тут же накинулась на меня:

— Бедняга Чарльз неважно выглядит.

— Да, он измотался, — холодно откликнулась я. — Он непрерывно работает — как видите, даже по воскресеньям.

— Когда люди столько работают, им требуется тишина и покой, — заявила Уинифрид. — Вам не надо так часто принимать гостей, как это делаете вы, Кристина.

Я крепко сцепила руки на коленях:

— Гости почти всегда приглашаются по инициативе Чарльза, Уинифрид. Я никогда никого не зову, не посоветовавшись с ним.

— Он такой добряк! Я уверена: он все готов сделать, лишь бы угодить вам.

Мы опять вступали на опасную почву: это было что-то вроде черного болота, куда время от времени мы с Уинифрид рисковали погрузиться, если бы одна не вытаскивала другую. На этот раз я попыталась вытащить ее:

— Уверяю вас, Уинифрид, что Чарльз приглашает гостей по своему усмотрению. Мы принимаем в Корнфилде многих его деловых партнеров.

— И все-таки, по-моему, он уже давно выглядит больным.

Я удивленно посмотрела на Уинифрид:

— Но он вовсе не болен. Если не считать легких простуд, Чарльз за все десять лет нашей совместной жизни ни разу не болел.

Дым щипал глаза Уинифрид. Вынув сигарету изо рта, она раздраженно затушила ее в пепельнице:

— И все-таки я считаю, что вы должны побольше о нем заботиться.

Я начала терять терпение:

— Подумайте, что вы говорите, Уинифрид.

— И я считаю, это просто позор, — перебила она, — что вы послали бедняжку Дилли в интернат. Несчастная крошка! Ведь ей всего семь лет!

Я встала. Напрасно воображала, будто выработала в себе сдержанность и способность игнорировать ее нападки. Ничего подобного! Я чувствовала, как лицо у меня пылает от гнева:

— Чарльз согласился со мной, что Дилли полезнее всего отправиться в интернат. Девочке стало страшно одиноко дома после того, как уехал Джеймс. Она умоляла нас позволить ей поехать в Льюис вместе с ее подружкой Розмари Райс-Холкит. Дочке Кэт Райс-Холкит тоже семь лет. Ни Кэт, ни я не хотели посылать дочерей в школу в столь раннем возрасте, но решили, что обе девочки — из тех детей, которым интернат просто необходим. Поверьте мне, и Дилли, и Розмари вовсе не мягкие чувствительные создания, какими вы их считаете, Уинифрид. Ни та, ни другая понятия не имеют о том, что значит скучать по дому.