Запрет на любовь. Книга 1. На грани - [31]

Всю дорогу до дома Роджер скрипел зубами от боли. Ной несколько раз придумывал предлог, чтобы остановиться, а, когда они пришли, сразу же заставил друга усесться на мягкий диван.

– Посиди здесь. Я хочу кое-что тебе показать, – сказал он и убежал, а вернулся, неся в руках верхний ящик, вынутый из письменного стола дедушки.

Он поставил его на низенький столик, и Роджер увидел, что в нем полно бумаг.

– Что это? – спросил он. – Можно посмотреть?

Ной видел, что ему больно даже протянуть руку, чтобы взять лежащую сверху черно-белую фотографию, на которой был изображен совсем молодой Уолт с группой других летчиков рядом с истребителем WWII. Он протянул фотографию другу и пододвинул столик поближе к дивану.

– Здесь всякие документы, фотографии, письма и все такое, – объяснил Ной. Дедушка хранит все письма с войны. Там есть некоторые очень смешные, я люблю их читать. Бабушка очень дружила с дедушкиной первой женой, Мей, и они писали друг другу письма и все их тоже сохранили. Вот, смотри… Это от дедушки: «Дорогая Дот, ку-ка-ре-ку!»

– Врешь! – не поверил Роджер. – Там такого нет.

– Есть. Смотри. – Ной осторожно, чтобы не задеть приятеля, сел рядом с ним и протянул письмо.

Роджер начал медленно читать, с трудам разбирая торопливый почерк Уолта:

– «Вчера мы немного побеседовали с немцами, и, намочив штаны, они убежали жаловаться мамочке. Вот так-то! Наконец и нам удалось стать одним из винтиков этой огромной боевой машины, созданной для того, чтобы навеки покончить с нацистской нечистью». – Роджер поднял глаза на Ноя: – Здорово! Он пишет так же красиво, как говорит. «Я понимаю, как ты завидуешь мне, и не могу даже рассказать, какое это счастье – бить врага (а тем более я не могу рассказать об этом Мей)». Вообще-то это странно. Он все еще женат на Мей, а письма пишет Дот.

– Они втроем дружили, – объяснил Ной. – Бабушка тоже была летчицей. Она служила во ВЖАП.

Это значит «Вспомогательный женский авиационный полк». До Второй мировой войны женщины только и делали, что сидели дома и воспитывали детей. А потом началась война, и всех мужчин забрали в армию или на флот, а работу-то кто должен был делать? И тогда женщины вышли вперед и сказали: «Мы займемся этим». Бабушка умела летать. Ее первый муж был летчиком еще во время Первой мировой войны, и, когда он умер, она не продала его самолет, а научилась управлять им. Летчиков тогда не хватало – ведь надо было перевозить грузы и перегонять самолеты, а бабушка могла это делать. Так они и познакомились с дедушкой. Она перегоняла самолет на его авиабазу. Она говорит, что они с дедушкой полюбили друг друга только через несколько лет после смерти Мей.

– Ну конечно, а что она должна говорить? Что крутила с женатым мужчиной?

– Нет, – твердо сказал Ной. – Этого не было.

– Ну, ладно.

– Не было.

– Я же говорю, ладно.

– Ты говоришь «ладно», как будто на самом деле это не так. Вот тут есть и письма, и дневники, целый ящик, и они доказывают, что…

– Я верю, – сказал Роджер. – Почитай еще что-нибудь. Я хочу знать, как он убивал нацистов.

– Ну, вообще-то об этом он особенно не пишет…

– Читай, Ной.

Ной откашлялся:

– «Видела бы ты лица пилотов бомбардировщиков, когда мы сели на землю и они обнаружили, что все истребители сопровождения – которые дрались, как черти, и по дороге в Италию и обратно не отдали нацистам ни одного бомбардировщика, – управлялись неграми. Мы здорово воюем, Дот. Это не хвастовство, а правда, и это доказывают результаты полетов. Конечно, мы участвуем в боевых действиях недолго, но за это время мы не потеряли ни одного бомбардировщика. Теперь командир их эскадрильи требует в сопровождение именно нас, и это двойная победа! Я очень горд, что являюсь частью всего этого. Конечно, существует еще много предрассудков и несправедливости. Например, мои офицеры живут в комнатах, пригодных только для животных, а белые летчики селятся в роскошных отелях. Сегрегация здесь стала ТПД, а махровый расизм считается нормой».

– Что такое ТПД? – перебил Роджер.

– Это такое военное сокращение. Оно означает «Типовой порядок действий». А сегрегация, это когда белые и черные нарочно разделяются. Ну, например: вот этот туалет только для белых, а другой – поменьше и погрязнее – для цветных.

– Ну и дерьмо, – сказал Роджер.

– Да. В этих письмах вообще много странного. Они все – и Мей, и дедушка, и бабушка – называют темнокожих «неграми» или «цветными». Просто тогда так называли афроамериканцев, и это не считалось обидным. Я, когда первый раз прочитал, то пристал к бабушке, типа: «Бабуля, ты что, расистка, раз называешь дедушку "негром"?». А в бабушке вообще нет ни крошки расизма. А слова – это просто слова. Она однажды сказала мне, что если в детстве все говорят тебе, что небо голубое, то, понятное дело, когда ты вырастешь, тоже станешь называть его голубым. Но если небо спустится на землю и скажет тебе, что хочет, чтобы его называли, например, «лазоревым», а слово «голубое» кажется ему обидным, тогда надо сделать так, как оно просит. Даже если до этого ты всю жизнь говорил «голубое».

– Мой отец говорит слова и похуже, – признался Роджер. – А если я выругаюсь, то он лупит меня, пока не устанет, а потом сам ругается точно так же, будто с Богом обо всем договорился. – Он потряс головой, словно отмахиваясь от осы. – Не хочу о нем говорить. Читай дальше.