Запредельная жизнь - [57]

Дома удержаться было не за что, и меня понесло в ночные сны к чужим.

* * *

Во сне он так же точен, добросовестен и дотошен, как в работе. Когда я был маленьким, он раз сто рассказывал мне об этой встрече, ни на йоту не изменяя рассказа. Она сидела закинув ногу на ногу на скамье Ламартина под сенью цветущего каштана и что-то писала в лежащем на колене блокноте. Альфонс имел обыкновение пару раз в неделю наведываться туда, где начался его жизненный путь, увидел ее и сразу решил, что эта восхитительная светлокудрая дева была подарком небес. Как будто добрая фея своим счастливым произволением вдруг превратила сгорбленную старуху, которая обычно присаживалась на цементную скамью под мемориальной доской передохнуть по пути с поля домой, в юную принцессу.

Альфонс растерянно стоял и щурился на солнце. Потом прикоснулся к плечу незнакомки кончиками пальцев, чтобы проверить, не мерещится ли ему. Девушка вздрогнула и резко обернулась. Он радушно поздоровался и дал историческую справку:

— Тот, кого вы видите перед собой, родился здесь, на этом самом месте. Как раз где вы сидите. Точнее говоря, здесь меня нашли. Тома Петрель и вдова Бофор — один копал тут неподалеку картошку, другая шла за грибами. Взяли и отнесли в Трессерв, к тамошнему кюре, тогда это был аббат Дома. Что ж еще делать с подкидышем, тем более дождь собирался.

— I don`t speak french[8], — ответила девушка. На самом деле она была из Воклюза и приехала сюда в связи с научным интересом, но таким способом отваживала савойских ухажеров.

— О, вы оттуда?! — восхитился Альфонс. — Вот оно, провидение! Ведь после смерти Жюли Ламартин нашел утешение с одной из ваших соотечественниц. Ее звали Энн Берч. В жены она годилась, но источником вдохновения осталась Жюли.

— Sorry, but what do you say about Lamortagne[9]?

— He понял?

— Что вы сказать о Ламортане?

Тут Альфонс понял, что «Ламортань» было американским произношением имени Ламартина, и остолбенел. Выходит, белокурая красавица проплыла тысячи километров, пересекла океан ради того, чтобы посидеть на скамье, на которой было написано «Озеро»! Она же, все еще продолжая из осторожности симулировать акцент, призналась, что изучает литературу в университете и пишет диплом по зарождению французского романтизма.

Альфонс немедленно повез ее в наш магазин. Это судьба! С сияющим и гордым видом он восседал в огромном бело-розовом экипаже, кивал прохожим и демонстрировал их молодой исследовательнице как дидактический материал:

— Вот мадам Дрюметта, колбасница с улицы Бен, делает лучшие в городе «дио» — это наши местные колбаски, я непременно угощу вас. Вот парк водолечебницы, где он повстречал Жюли, которая, как вам известно, страдала чахоткой.

Служить посредником между двумя ламартинистами был призван мой отец, который тотчас сам прельстился новой знакомой Альфонса, Как и она — им. Перед этим неотразимым Джоном Уэйном в сером рабочем халате девушка не стала больше притворяться и призналась: она действительно проучилась три года в Массачусетском университете, но родом была из Кавайона. Через неделю они обнимались в «форд-ферлейне». А Альфонс только-только записался на курсы английского. Но он был не в обиде. Наоборот — радовался за них. Глядишь — посчастливится нянчить их детишек.

Держась одной рукой за поясницу и кряхтя, Альфонс вылез из своей походной кровати, доплелся на негнущихся ногах до холодильника и, прежде чем вынуть масло, перекрестился.

— Еще немножко — и ты будешь рядом с ней на кладбище — печально сказал он содержимому банки из-под варенья. — Я как раз подумал перед сном: у вас есть кое-что общее. Ты не успел дописать портрет, она — работу по Ламартину.

Действительно. К огорчению Альфонса, мамина диссертация осталась незаконченной. Это единственное, в чем он когда-либо упрекал отца. Любовь оттеснила занятия. В свадебное путешествие молодые предпочли отправиться не в Италию, как хотел бы Альфонс, памятуя о Поэте, а в Америку, на Дальний Запад. Альфонс следовал за ними от Канзас-Сити до Санта-Фе по путеводителю. По возвращении они обменялись впечатлениями. Молодожены преодолели триста километров, Альфонс — двести двадцать страниц.

Старик неловко стаскивает с себя майку, ругая на все корки свой ревматизм и себя самого. Корявый старый пень! Чуть не опрокинув электрокамин, он наконец добирается до туалета, со стоном мочится, снова лезет в холодильник — отхлебывает из горлышка глоток вина, чтобы освежить мозги. Куда девались его трогательные пастельные сны? Пока он растирается жесткой мочалкой, я проделываю эксперимент. Может быть, его сновидения отпечатались на покрывале походной кровати, внутри спальника, в хлопьях пыли на полу, кирпичных и дощатых стенах, пропитали их, скопились в них и сохраняются здесь даже с большей отчетливостью, чем в сознании, которое все больше заполняется рутиной реальности: ломота в суставах, утренний душ, хлопоты по хозяйству. Сохраняют ли сны автономное существование, когда владелец их забывает? Вот бы встретиться через посредство Альфонса с мамой. Инициативу, наверное, должен проявить я — она, видимо, не может или не хочет использовать свое право на посещение и обратиться ко мне впрямую. Что ж, я пытаюсь представить себе, что это я лежу на месте Альфонса, свернувшись в клубок на дряхлой раскладушке. Замираю, жду. И… ничего. Ни скамьи, ни свадьбы, ни фирменных колбасок мадам Дрюметта, ни заброшенной диссертации, ни Америки. Как будто все бывшее до моего рождения никогда не существовало. Видения вернулись в Альфонсово подсознание, я же ни на что не имею права.