Запредельная жизнь - [45]

Я нашел отца около фонтана перед казино, на автостоянке. Он стоял в сизом облаке от выхлопа множества отъезжающих машин, руки в карманах, и громко возмущался выбором своих коллег по жюри. Хорошо же будет выглядеть Савойя на зимних Олимпийских играх с этой своей Мисс, у которой такой плоский зад и южный акцент! Когда можно было выбрать восхитительную блондинку, и к тому же уроженку Альбервиля! Никогда раньше я не видел его таким разгоряченным. Едва в дверях артистического выхода показалась Фабьена в габардиновом пальто, как он устремился прямо к ней:

— Луи Лормо — я был в жюри и голосовал за вас, это просто возмутительно! Вы в сто раз лучше!

— Вы очень любезны, — бесцветным голосом отвечала Фабьена.

— Позвольте представить — мой сын Жак.

Глаза ее были полны тоски, ей хотелось одного: чтобы все это скорее кончилось. Родительская машина стояла черт знает как далеко, она должна была плестись туда, потом ехать с ними в отель «Бо-Риваж», где опять надо будет выступать, фотографы попросят всех, кроме победительницы, выйти из кадра, супрефект произнесет хвалебную речь в честь благородных порывов Мисс, которой предстоит защищать честь департамента. Надо будет всем представлять родителей, чтобы они не обиделись. И наконец вечер, который обещал быть самым счастливым в ее жизни, закончится в зеленном фургоне; подол сшитого вручную атласного платья будет подметать грязный пол, где валяются морковная ботва и листки салата. Золушка возвратится к своим тыквам, и всю дорогу, не превышая сорока километров в час, отец будет ее пилить: «Видишь, чем кончаются эти дурацкие игры в принцесс!»

И вдруг наши взгляды встретились. Я узнал давешнюю байдарочницу. А она — типа, который опрокинул ее лодку. С этой минуты мы неотрывно смотрели друг на друга.

— Это вы, — протянула она, и в голосе ее было больше печали, чем обиды.

— Странная штука случай, — изрек я, впадая в идиотизм — первый признак того, что я влюбился.

Папа восторженно глядел то на нее, то на меня. Потом живо обернулся к стоявшей у самого фонтана и выжидательно покашливавшей Одили.

— Одиль, моя кассирша, — пояснил он, сразу устанавливая дистанцию во избежание недоразумений. — Я держу скобяной магазин на авеню Терм. Ты ведь можешь дойти пешком, Одиль, тебе тут недалеко?

Одиль от неожиданности уронила коробку с пастилками. Но тут же подобрала ее, пожелала всем спокойной ночи и запоздало объявила о своем ларингите и о том, что ей нужно поскорее лечь. Едва простившись с ней, мы начисто забыли о ее существовании.

— Если позволите, мой сын подвезет вас, его автомобиль тут рядом, — предложил отец.

Вид огромной американской машины, поблескивающей в свете фонарей под мелким дождиком всеми своими хромированными деталями, несколько изменил к лучшему первоначальное впечатление Фабьены о моей особе.

— Это «форд-ферлейн-скайлайнер 1957», — объясняет папа, открывая Фабьене дверцу. — Верх, как видите, металлический, но посмотрите, что будет, когда кончится дождь.

Он помогает ей сесть, поправляет складки платья, чтобы их не прищемило, и осторожно закрывает дверцу. Потом обходит вокруг машины и передает мне ключ, шепча:

— Невероятно! Фантастика, да и только! Ты видел? Глаза, походка — живой портрет твоей матери, просто копия! Я еле высидел в жюри — думал, инфаркт хватит… Смотри не упусти ее, понял?

Странно! Насколько я представлял себе маму — по черно-белым любительским фильмам, — ни малейшего сходства нет. Разве что в фигуре что-то общее… Но отцу, разумеется, виднее.

Сам он забирается на заднее сиденье. Итак, решается моя судьба. На другой стороне площади, под аркой из зелени, Анжелика Бораневски весело болтает с братьями Дюмонсель. Меня же насмешливо подбадривает — машет зонтиком. Жан-Ми ей в тон показывает поднятый палец.

— Что ты там замечтался — поехали! — торопит отец.

Я сажусь за руль, захлопываю дверцу и окунаюсь в жасминовый запах. Через полгода, сразу после свадьбы, Фабьена сменит эти духи — ей казалось, что «Герлен» больше подходит ее новому положению.

На минутку отодвигаю события, чтобы подольше удержать аромат жасмина, прочно вошедший в мою жизнь. Ни прежде, ни потом не испытывал я такого радостного желания, какое поднималось во мне, стоило Фабьене очутиться в шести метрах от меня. И сколько я ни нюхал разных флаконов в парфюмерных лавках и отделах, такого запаха найти не мог. Схожая цветочная нотка, кажется, встречается в «О жен», но у Фабьены жасмин был послаще. Видимо, она сама делала какую-то смесь. Точно я так и не узнал. Все, что касалось ее прошлой жизни, всегда было для меня запретной темой. Пришлось перестраиваться на «Герлен».

— Я заново родилась в твоих объятиях, — сказала она мне три дня спустя, когда мы впервые лежали в постели, в номере четырехзвездочной гостиницы «Омбремон».

Сказано высокопарно, но совершенно искренне. Наверное, никогда я не любил Фабьену так сильно, как в тот первый вечер. В ресторане она съела жесткие белые концы спаржи и оставила нежную зелень. На лотке у родителей она видела только фасоль, морковку, помидоры, салат да артишоки. И по смущенному взгляду убиравшего тарелки официанта поняла, что сделала что-то не то. Тогда она спросила у меня. Она хотела все знать немедленно. Через полгода она чистила грушу ножом и вилкой в два раза быстрее прочих дам из Лайонс-клуба, могла бы, пусть у нее и не было случая применить это умение, должным образом разместить за столом посла, епископа и министра и заканчивала заочно бизнес-курсы.